Назад

Н.Потоцкий

Император Павел Первый

ПРЕДИСЛОВИЕ

   До самого последнего времени у очень большого количества русских людей - у старых эмигрантов под воздействием дореволюционных педагогов,большинство которых, будучи "либералами", видело в Русских Царях и Российских Императорах носителей ненавистной этим "прогрессистам" идеи Самодержавия, душителей свободы и угнетателей народных масс, у эмигрантов новых - под влиянием коммунистической пропаганды, рисовавшей им наших Монархов кровавыми тиранами и оплотом привилегированных классов - сложилось убеждение, что Император Павел Первый являлся воплощением всего самого худшего, что только может представлять собою ничем неограниченная единоличная власть в сочетании с самыми отрицательными личными недостатками Монарха. И в представлении этих людей Император Павел Петрович являлся, и до сих пор является, необузданным и капризным деспотом, бессердечным и жестоким тираном, возбуждавшим страх и ненависть не только во всех окружающих, но и во всем народе, и притом душевно больным и даже совершенно сумасшедшим в конце своего царствования человеком, убийство которого было высокопатриотическим актом со стороны лучших русских людей того времени, в целях предотвращения наихудших бед, которыми грозило России продолжение царствования этого безумного самодержца.
   Для правильного суждения о личности и деяниях этого Монарха мы обязаны, однако, отметить, что История сохранила, нам и совсем противоположные его оценки: как Государя, глубоко понимавшего свой царственный долг и стремившегося его исполнять; как глубоко религиозного, доброго, великодушного и благородного человека с подлинно рыцарским душевным складом; как защитника интересов широких трудящихся масс и, в первую голову, тогдашнего крепостного крестьянства; как сознательного борца против тех революционных идей, которые, будучи безрассудно заимствованы нашим правящим классом с Запада, привели через сто лет нашу Родину к кровавой большевистской Голгофе; как мудрого Правителя, крепившего внешнюю и внутреннюю мощь Российской Державы.
   Отметим так же беспристрастно, что этих положительных оценок Императора Павла Первого гораздо меньше, чём отрицательных. Причина этого станет понятной, когда мы посмотрим, от кого именно исходили и те, и другие.
   В самом деле, главными источниками для суждения о нем и о его делах являются мемуары и записки современников той эпохи. В подавляющем большинстве они принадлежат перу представителей тогдашней русской знати и русского дворянства. Между тем, беспристрастная оценка настроений этого тогдашнего правящего класса в отношении Императора Павла должна привести нас к тому бесспорному заключению, что подавляющее большинство этой верхушки русского общества имело много оснований к тому, чтобы ненавидеть этого Монарха и пылко желать его скорейшего устранения. Основания эти заключались в следующем: Привилегированная знать, и в особенности петербургское гвардейское офицерство, в течение долгого царствования Императрицы Екатерины Второй, привыкли к беззаботной, беспечной и легкой жизни, к несению своих служебных обязанностей спустя рукава, к безнаказанности и снисходительности со стороны "матушки-царицы", возведенной на престол дворянскими штыками столичной гвардии. Поместное дворянство этого периода расцвета его привилегий и крепостного рабства рассматривало труд своих крестьян, как свою полную и неотъемлемую собственность, а самих крепостных, как своих абсолютно бесправных рабов. Император Павел, взойдя на престол, потребовал от правительственной знати и от гвардейских офицеров точного и добросовестного исполнения служебных обязанностей, прекращения всяких проявлений распущенности, суровой воинской дисциплины и отличного знания строевой службы. Главное же его мероприятие в отношении крепостных крестьян - манифест о трехдневной барщине - сразу же лишило дворян-помещиков 50 % их крепостной рабочей силы, что, вместе с другими указами, облегчавшими положение помещичьих крестьян, значительно урезывало экономические интересы и безграничный произвол крепостников.Не трудно понять, что все эти мероприятия сделали из подавляющего большинства тогдашнего правящего класса лютых ненавистников Императора, заботившегося прежде всего об общенациональных интересах. И так же легко представить себе, что для того, чтобы оправдать свои стремление убрать с пути своих эгоистических вожделений строгого и благородного Монарха и свое гнусное злодеяние, его убийство, этому столичному дворянству понадобилось изобразить его ненормальным деспотом и врагом не только интересов своего народа, но даже своей собственной семьи! Вот откуда произошла вся ложь и вся клевета на Императора Павла! А так как такую позицию в отношений к нему заняло громадное большинство ущемленных в своих привилегиях и вольностях знати и дворянства, то вполне понятно, что и большинство сохранившихся от той эпохи мемуаров и записок дышат этой ненавистью и клеветой в оценках Монарха, единственная вина которого состояла в том, что после пародий на самодержавие в лице императриц ХVIII-го века, он захотел стать подлинным самодержавным Царем в лучшем смысле этого слова. Ведь тот простой народ и те солдаты, которые, даже по свидетельствам некоторых из его проговорившихся ненавистников, любили Павла, никаких письменных свидетельств в его пользу не оставили.
   Эти свидетельства мы находим в гораздо меньших, но гораздо более объективных источниках: в отзывах иностранных государей и дипломатов, аккредитованных при русском дворе; в отзывах тех верных и нелицемерных слуг России и Царя, которые, хотя и принадлежали к правящему классу и к гвардии, но нашли в себе гражданское мужество сказать в своих воспоминаниях правду о духовном облике оклеветанного их недобросовестными товарищами Императора; и, наконец, в тех немногих, но весьма веских и красноречивых обмолвках в пользу Императора Павла, которые изредка встречаются и среди моря клеветнических отзывов его недругов. А так как, повторяем, таких людей было немного в сравнении с первой категорией мемуаристов того времени, и так как наши последующие "либеральные" историки черпали свои сведения о личности и деяниях Императора Павла преимущественно у этих авторов воспоминаний о той эпохе, то вполне естественно, что в громадном большинстве русского образованного общества и сложился тот взгляд на Императора Павла, о котором мы говорили в начале настоящего предисловия.
   Из всего вышеизложенного мы можем сделать следующее, на наш взгляд, бесспорное заключение: не только как монархисты, стремящиеся выполнить завет И. Л. Солоневича - отмыть грязь с прекрасного лика исторической России, но и просто, как националисты, имеющие право и обязанность знать правду о наших Царях, мы узнаем эту правду с гораздо большей вероятностью из вторых источников, чем из первых, по той простой причине, что авторы благоприятных отзывов об Императоре Павле Петровиче совершенно бескорыстны в своих суждениях, тогда как его хулители, ущемленные в своих имущественных правах и в своих сословных привилегиях, его убийцы и их сообщники, единомышленники и потомки были заинтересованы в его очернении так же, как и последующие поколения нашей левой интеллигенции, у которых ненависть к Монархии вообще затемняла и извращала объективность суждений и то стремление к истине, которым они всегда и во многих случаях, как и в настоящем, лицемерно гордились. А узнав эту правду из писаний этих честных русских людей и иностранных свидетелей, мы неминуемо должны будем сделать вывод: "мало имеется монархов, так беспощадно оклеветанных, как несчастный Император Павел Первый" (В. Мержеевский).


ЦЕСАРЕВИЧ ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ



Детство и отрочество

  Будущий Император Павел Первый родился 20 Сентября 1754 года, то-есть еще в царствование Императрицы Елизаветы Петровны и был первенцем в семье наследника престола Великого Князя Петра Феодоровича (будущего Императора Петра III) и его супруги Великой Княгини Екатерины Алексеевны (будущей Императрицы Екатерины II). Во младенчестве он был очень хорошеньким мальчиком. Императрица-бабушка, страстно его любившая и сразу же взявшая его к себе, в первые годы его жизни воспитывала его в большой изнеженности, что не помешало ему стать впоследствии сильным и бодрым юношей, прекрасно сложенным и без всякого природного недуга. Через три года после его рождения у великокняжеской четы родилась дочь Анна, прожившая всего год и три месяца. Маленький Цесаревич очень ее любил и горько плакал, когда узнал о ее смерти. В эти годы он был почти совершенно оторван от матери: Она могла видеть своего сына только по особому разрешению Императрицы и лишь в конце царствования Елизаветы Екатерине было разрешено посещать его регулярно, но только один раз в месяц. Уже четырех лет его начали учить грамоте, арифметике и заповедям. В 1760 году его обергофмайстером и главным воспитателем был назначен граф Никита Иванович Панин, человек умный, честный и неподкупный, бывший в то же время образованнейшим и лучшим из государственных людей той эпохи. Но и отец и мать очень мало занимались своим сыном. Вступив после Петра III на престол, Екатерина оставила Павла на попечении Панина и совершенно не вмешивалась в его воспитание. У него было отдельное помещение, куда его мать приходила очень редко. Он был объявлен Наследником-Цесаревичем, произведен в полковники лейб-кирасирского полка и в генерал-адмиралы флота и получил содержание в 120.000 рублей в год. В эти годы и в последующие Цесаревича обучали: истории и географии, русскому, французскому, немецкому, латинскому и итальянскому языкам, Закону Божьему, арифметике и геометрии, физике и астрономии, рисованию, танцам, фехтованию, музыке и декламации.
   Особенное впечатление производил на него его преподаватель Закона Божия, величавый, культурный и красноречивый архимандрит Платон, которого Павел очень полюбил, влияние которого на Цесаревича было чрезвычайно благотворно: именно благодаря ему Павел Петрович, который уже с раннего детства был очень религиозен, остался таким на всю жизнь. До самой революции 1917 года в Гатчинском дворце можно было видеть перед божницей коврик, протертый коленами Павла во время его долгих молитв перед образами. Учился Цесаревич очень хорошо, так как был очень умен и понятлив, хотя и несколько рассеян, и имел большую склонность к военным наукам. Он рос резвым, живым, впечатлительным, стремительным и горячим мальчиком, одаренным очень добрым сердцем, острым и пылким умом и хорошей памятью; был также очень наблюдателен, слегка насмешлив, остроумен, находчив и меток в своих замечаниях. Рос он совершенно одиноким, так как только изредка приглашали к нему нескольких мальчиков из придворных семейств. Читал он без всякого контроля все, что попадалось ему под руку, но за русской литературой следил постоянно. Таким образом, его умственное развитие складывалось преимущественно под влиянием уже зрелых людей, во главе с Паниным. Эта среда, по своим высоким духовным качествам способствовала развитию его ума, просвещению его души и серьезному, практическому и вполне национальному направлению его духовного склада; это были даровитые и даже талантливые люди, глубоко преданные Престолу и Родине, люди со свободным умом, откровенно высказывавшие свои мнения, что возбуждало и укрепляло суждения Великого Князя и приучало его выслушивать правду и уважать ее.
   В 14-летнем возрасте Цесаревич приступил к изучению более серьезных наук, имевших государственное значение: торговли и промышленности,государственной экономики, внутренней и внешней политики, военных и морских наук. Он очень полюбил чтение и читал очень много и основательно, делая выписки из книг. Он особенно интересовался флотом и морским делом и очень любил посещать морской кадетский корпус. Здесь проявилось его природное великодушие: он нередко определял в корпус сыновей бедных дворян и платил за их содержание в корпусе из своего адмиральского жалованья.
   Отношения Екатерины к своему сыну были постоянно холодны, сухи и обидно невнимательны. Не любя своего мужа, она перенесла эту нелюбовь и на своего сына. Она ничем не проявляла в отношении к нему своих материнских чувств, и он держался поэтому с нею, как покорный и почтительный подданный.
   В 1773 году воспитание Цесаревича было закончено, и граф Панин, осыпанный наградами, был освобожден от своей должности. Интересно отметить отзыв одного из современников (прусского посланника Сольмса) о том, что собою представлял в этот момент Павел; "В него легко было влюбиться любой девице. Хотя он не высокого роста, но очень красив лицом; весьма правильно сложен; разговор и манеры его приятны; он кроток, чрезвычайно учтив, предупредителен и веселого нрава. Под этой прекрасной наружностью скрывается душа превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и вместе с тем самая чистая и невинная, которая знает зло только с отталкивающей его стороны, и вообще сведуща о дурном лишь насколько это нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его и не одобрять его в других. Одним словом, невозможно довольно сказать в похвалу Великому Князю".
   В это время Императрица Екатерина решила женить своего сына. Ее выбор остановился на принцессе Вильгельмине, дочери ландсграфа Гессен-Дармштадтского, и 29 сентября 1773 года Павел вступил с нею в брак. Приняв православие, принцесса была наречена Натальей Алексеевной. Еще до свадьбы Цесаревич искренне полюбил свою невесту. Свадьба была отпразднована с необычайной пышностью. Отдельного двора Павлу Петровичу после его женитьбы образовано не было, но, за увольнением Панина, к нему был прикомандирован генерал-аншеф Н. Н. Салтыков, занявший при нем фактически должность обер-гофмейстера.
    Несмотря на свои 20 лет, Павел не принимал активного участия в делах государственного управления. Однако, он глубоко задумывайся о внутреннем и международном положении России, результатом чего явилась обстоятельная записка, представленная им Императрице. В ней он прежде всего говорит о необходимости внешнего мира, результатом которого будут и внутренний покой и благоустройство государства. Поэтому, по его мнению, вся военная система России должна быть чисто оборонительной (ряд крепостей, позади которых располагается армия).
   В своей семейной жизни Павел был очень счастлив. Он обожал свою кроткую и ласковую жену, которая отвечала ему тем же. Их общество (Салтыков, граф Разумовский, князь Куракин) увлекалось французской литературой и искусством, устраивало домашние спектакли. Но эта спокойная я счастливая жизнь продолжалась недолго: 10 апреля 1776 года Великая Княгиня скончалась от неудачных родов. Эта смерть была большим ударом для Павла, первым несчастьем его дальнейшей печальной и даже трагической жизни.
   Едва только похоронили Великую Княгиню, как Императрица Екатерина решила найти своему сыну другую супругу. Ее выбор пал на вюртембергскую принцессу Софию-Доротею. Она была очень хороша собою и отличалась умом и добрым характером. Свадьба была торжественно отпразднована 26 сентября 1776 года, причем принцесса, принявшая православие, получила имя Марии Феодоровны, имя, которое оставило впоследствии наилучшие воспоминания в Императорской России в области широкой благотворительности и женского образования. В конце того же года она писала одной из подруг своего детства: "Великий Князь, очаровательнейший из мужей, кланяется вам. Я очень рада, что вы его не знаете: вы не могли бы не полюбить его, и я стала бы его ревновать. Дорогой мой муж - ангел; я люблю его до безумия".
   Это была самая блестящая эпоха царствования Екатерины в области внешней политики. Но эта же эпоха была обильна и темными пятнами: расцвет дворянских привилегий и крепостного права, непрерывное чередование фаворитов Екатерины, которым были отданы в крепостное рабство сотни тысяч свободных дотоле крестьян и миллионы денег, невероятная нравственная распущенность и беспорядок, царившие при дворе, расцвет всяческих пороков, культивировавшихся фаворитами и самой Екатериной. Резкий контраст с этой придворной атмосферой составляла великокняжеская чета, в жизни которой чистота Души, невинность и непорочность юной Марии Феодоровны и ее высокое сознание своего супружеского долга оказывали самое благотворное влияние на горячо полюбившего ее Цесаревича. Они жили в полнейшем согласия и были очень счастливы. Однако, несмотря на свое благоразумие, доброту и любовь к ней Екатерины, Мария Феодоровна не могла изменить к лучшему отношения последней к Павлу, которые по-прежнему оставались очень холодными" главным образом, в результате влияния на Императрицу ее фаворитов, сначала Орлова, а затем Потемкина, стремившихся отдалить ее от сына. Большую роль в этом охлаждении сыграло и рождение у Великого Князя первого сына, Александра, на которого Екатерина перенесла всю свою родительскую любовь. Повлияло также и сближение Екатерины с Австрией и охлаждение к Пруссии, приверженцем союза, с которой оставался Павел. Екатерина обращалась с ним с полнейшим равнодушием и даже пренебрежением и совершенно не посвящала его в государственные дела. К чести Павла нужно сказать, что он не только никогда не позволял себе открыто выражать неудовольствие подобным порядком вещей, но отстранял от всякого вмешательства в эти трения даже самых близких людей. Когда в 1786 году он получил от своей матери очень неприятное для себя письмо из-за того, что невестка его жены, германская принцесса Августа нескромно передала Екатерине то, что она слышала на вечерах у Великого Князя, и когда муж принцессы, принц Фридрих просил Павла показать ему это письмо и даже Мария Феодоровна поддерживала эту просьбу, Павел сказал: "Я - подданный российский и сын Императрицы Российской: что между мною и ею происходит, того знать не подобает ни жене моей, ни родственникам и никому другому". Потемкин, его партия, а затем и другие фавориты обращались с великокняжеской четой, как с лицами, не имеющими никакого значения. Павел же считал ниже своего достоинства образовать свою собственную партию. По чувству долга и по глубокому убеждению он полагал, что наследник русского престола должен стоять выше всяких партий и иметь в виду только одну цель - благо государства. Интересны в этом отношении его мысли, изложенные в письме к Сакену в 1777 году по поводу безобразий в военном ведомстве, которые он обнаружил проездом в Пруссию в Риге: "Если бы мне надобно было образовать себе политическую партию, я мог бы умолчать о подобных беспорядках, чтобы пощадить известных лиц; но будучи тем, что я есть, для меня не существует ни партий ни интересов, кроме интересов государства, а, при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною этому небрежность и личные виды. Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое". И является вполне естественным, что видя эти безобразия и будучи не раз жертвой всяческих обманов из-за своей природной доверчивости, Павел постепенно стал недоверчивым и подозрительным. Существует рассказ о том, что в молодости он был отравлен группой участников заговора против Екатерины, которым он резко отказал в своем участии, и только с большим трудом лейб-медик Фрейганг спас его жизнь; есть основание полагать, что результатом этого отравления было появление вспыльчивости в характере Павла. Горькие чувства возбуждала в нем и безнаказанность участников убийства его отца, виновницей трагической смерти которого он считал Екатерину. Постоянные унижения со стороны высокомерных и низких душою фаворитов Екатерины, иногда оскорблявших его самым явным образом, не могли, конечно, также не содействовать развиию в его добром и великодушном от природы характере дурных чувств в отношении придворных Императрицы и офицеров столичной гвардии.  После рождения у великокняжеской четы сына Александра (1777 г.), Императрица взяла его к себе, к величайшему огорчению его родителей. По поводу рождения своего первенца Павел сказал архимандриту Платону: "Желаю, чтобы он усердием к Богу и отечеству походил на меня. При принятии на себя бремени его воспитания, первый мой предмет будет поселить в нем усердие к тому и другому". Когда в 1779 году у Павла родился второй сын, Константин, Императрица точно так же взяла его к себе. Несмотря на эти горести, великокняжеская чета проводила весело первые годы своего супружества. Павел приступил к постройке дворца в Павловске, где Великая Княгиня сама занялась разведением сада, и где их жизнь протекала мирно и счастливо в обществе преданных им лиц. В этом небольшом кружке царила светлая личность молодой Великой Княгини. Австрийский Император Иосиф II, побывавший в это время в Петербурге, писал своей матери: "Великий Князь и Великая Княгиня, которых при полном согласии и при дружбе, господствующими между ними, нужно считать как бы за одно лицо, чрезвычайно интересные личности. Они остроумны, богаты познаниями и обнаруживают самые честные, правдивые и справедливые чувства, предпочитая всему мир и ставя выше всего благоденствие человечества. Великий Князь одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение".

Путешествие за границу


 В 1781 году, желая положить прочное основание союзу между Россией и Австрией, Императрица Екатерина решила побудить Цесаревича отправиться вместе с супругой в заграничное путешествие и, прежде всего, в Вену, чтобы через сближение Павла с австрийским Императором тем самым ослабить влияние на Павла прусского Короля. 19-го сентября 1781 года великокняжеская чета, в сопровождений небольшой свиты, выехала из Царского Села, приняв на время своего путешествия титул графа и графини Северных. Маршрут их лежал через Псков, Полоцк, Могилев, Чернигов и Киев. Особенно торжественно встречал их Киев, где Они побывали в Лавре на Печерске, в нескольких монастырях, в духовной академии... В Вене они провели шесть недель. Интересен отзыв о них Императора Иосифа II в интимных письмах к его брату: "Великий Князь и Великая Княгиня соединяют с не совсем обыкновенными талантами и с довольно обширными знаниями желание обозревать и поучаться и в то же время иметь успех и нравиться всей Европе. Так как можно рассчитывать на их скромность и честность, то ничем нельзя более обязать их, как доставляя им возможность осматривать все без подготовки и без прикрас, говорить с ними с полной откровенностью, не скрывать от них недостатков, которые и без того не ускользнули бы от их проницательности, и обращать их внимание на добрые намерения, которыми вы одушевлены. Так как они, не столько по характеру, сколько по обстоятельствам, несколько недоверчивы, то нужно заботливо избегать всего, что могло бы иметь вид уловки, или играть перед ними комедию... Они очень нежные и заботливые родители o.. Образ их жизни весьма правилен... Значительную часть утра и даже вечера они употребляют на занятия и на переписку. Хорошая музыка и хороший спектакль доставляют им удовольствие. Военное и морское дело составляют один из любимых предметов их занятий, точно так же, как и торговля, промышленность и мануфактуры. Относительно стола они вовсе не требовательны; они любят простые, но хорошие блюда. Ничего не пьют, кроме воды... Они не любят никакой игры..." Из Вены великокняжеская чета поехала через Триест в Венецию, затем через Парму и Болонью в Рим и далее в Неаполь, где они были гостями Неаполитанского короля. Во время посещения окрестностей Неаполя и изучения древностей графа и графиню Северных сопровождал большой знаток последних, английский посланник Гамильтон, При этом произошел следующий забавный случай: Однажды они ехали вместе с ним в карете. Графиня сказала что-то ласковое мужу; в ответ он поцеловал кончики ее пальцев и вдруг заметил на серьезном лице Гамильтона выражение неодобрения. Он понял, что невольно уязвил строгую щепетильность англичанина, и решил подшутить над ним. Продолжая веселый разговор, граф поцеловал свою супругу. Сэр Гамильтон, растерявшись, выставил голову в окно кареты и начал любоваться пейзажем. Когда он опять уселся на свое место, граф Северный сказал ему: - Я очень люблю мою жену. - Это чувство вполне законно, - ответил все еще не совсем оправившийся Гамильтон. - Не правда ли? - сказал граф Северный и с этими словами вторично поцеловал графиню. Гамильтон окончательно растерялся, а граф Северный успокаивал его, повторяя: - Я очень люблю мою жену.
   Вернувшись из Неаполя в Рим, великокняжеская чета несколько раз посетила Папу Пия VI, причем, в виду предстоящего путешествия Папы в Вену, граф Северный подарил ему драгоценную шубу. Затем, в сопровождении великого герцога Леопольда, они отправились во Флоренцию, причем великий герцог писал своему брату, Императору Иосифу следующее: "Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы, и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен Желанием добра. Мне кажется, что с ним следует поступать откровенно, прямо и честно, чтобы не сделать его недоверчивым и подозрительным. Я думаю, что он будет очень деятелен; в его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда остановится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще, он, кажется, не особенно жалует иностранцев и будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговоре своем он ни разу и ни в чем не касался своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах Императрицы относительно увеличения русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл от меня своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а, напротив, ослабляя еще более государство. Я убежден, что в этом отношении он говорил со мною искренне".
   Из Флоренции великокняжеская чета отправилась в Ливорно, где Павел Петрович осмотрел русскую эскадру под командованием адмирала Сухотина, а оттуда, через Парму, Милан и Турин, выехала во Францию. 9-го мая 1782 года, они были представлены Королю Людовику XVI и Королеве Марии-Антуанетте. Пройдя затем в комнаты маленького дофина, Павел несколько раз поцеловал его и сказал его гувернантке: "Напоминайте почаще дофину о посещении, которое я ему сегодня сделал; напоминайте о привязанности, которую я чувствую к нему в колыбели; да будет она залогом союза и вечной связи между нашими государствами". Французский королевский двор принял графа и графиню Северных очень пышно и торжественно, ознаменовав их приезд рядом роскошных празднеств и смотром французской гвардии на Марсовом поле. Павел Петрович имел во Франции большой успех. Всех удивили его познания в искусстве, его тонкий и образованный ум, блестящее знание французского языка, находчивость и умение держать себя соответственно обстоятельствам.
   Из Франции великокняжеская чета выехала в Брюссель, а затем в Голландию, где осматривала два эллинга, на которых Петр I работал плотником, и дом, в котором он жил. Оттуда они отправились в Германию, где имели свидания с многочисленными родственниками Великой Княгини. Посетив затем некоторые места в Швейцарии, они выехали в обратный путь на родину через Вену, Краков, Гродно и Ригу в Петербург, куда прибыли 20-го ноября 1782 года.
   В политическом отношении путешествие не принесло результата, желаемого Екатериной: Павел остался верен своим симпатиям к Пруссии и к ее военным порядкам с их дисциплиной, выправкой, мундирами, киверами и проч. Однако, к счастью для себя и для России, он не заразился бездушной философией и безбожием Фридриха Великого.
   К эпохе этого путешествия относится интереснейший рассказ, который мы находим в историческом исследовании Д. Кобеко "Цесаревич Павел Петрович" (Петербург, 1887 г.). Приводим этот рассказ дословно. "Уже давно замечено, что в характере Павла Петровича было что-то рыцарское. Он с тем большей легкостью мог предаваться мечтам о рыцарских временах, что его воображение было развито чрезвычайно сильно. Предметы воображаемые он признавал как бы за действительно существующие. Черта эта замечена была еще в юношеском его возрасте. С течением времени эта наклонность Павла Петровича развивалась все более и более, ибо, не имея никаких строго определенных занятий, он невольно развивал свое воображение на счет положительного мышления. В подтверждение этого приведем собственный рассказ Павла Петровича о видении ему Петра Первого. Великий Князь рассказал его 10-го июля 1782 года в Брюсселе, в присутствии баронессы Оберкирх, которая, записав его рассказ, свидетельствует, что Павел Петрович был искренне и глубоко убежден в реальности представивше- гося ему видения. "Однажды вечером, - рассказывал Павел Петрович, - или, пожалуй, уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг, шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце, за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор наш шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками на счет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производили странный звук, точно будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обратясь к Куракину, Сказал:
- Судьба послала нам странного спутника.
- Какого спутника? - спросил Куракин.
- Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому.
   Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.
- Как! Ты не видишь этого человека между мною и домовой стеною?
- Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею.
   Я протянул руку и ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой блеснули такие блестящие глаза, каких я не видал никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.
- Ах! - сказал я Куракину, - я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное! Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проницало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
- Павел! Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:
- Что вам нужно?
- Павел? - сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти. Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
- Павел! Бедный Павел! Бедный Князь! Я обратился к Куракину, который также остановился.
- Слышишь? - спросил я его.
- Ничего не слышу, - отвечал тот, - решительно ничего. Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.
- Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не долго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести, для благородной души нет более чувствительного наказания, Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде' остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал... Наконец, мы пришли к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому; я, конечно, следовал за ним и затем остановился.
- Прощай, Павел, - сказал он, - ты еще увидишь меня опять здесь и кой-где еще. При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною".

Гатчинский период

В последующие годы семья Великого Князя увеличилась ещё четырьмя детьми: у него родились три дочери, Александра, Елена и Мария и сын Михаил. Старшие сыновья, Александр и Константин, по-прежнему росли и воспитывались под полной опекой Екатерины.
   В эти годы Павел Петрович по-прежнему оставался совершенно устраненным от участия в делах государственного управления, и Екатерина даже редко говорила с ним о них; поэтому он занимался только своими личными делами. В 1784 году Императрица подарила ему бывшее имение Орловых, Гатчину, которая была превращена в небольшой городок. Там находился дворец, в котором и поселился Великий Князь со своим семейством и принялся за украшение дворца и прилегавших к нему садов. Однако, он занимался не одним этим, но проявил себя добрым хозяином в отношении своих гатчинских крестьян. Он заботился об облегчении их повинностей, помогал ссудами тем, у кого, не по их вине, хозяйство приходило в упадок, и увеличивал земельные участки малоземельных. Он заботился также о хорошей организации полиции и пожарной команды в Гатчине, обеспечивая этим безопасность личности и собственности, и часто сам боролся с ростовщичеством торгашей и ремесленников. Он устроил в Гатчине госпиталь более, чем на сто кроватей, содержавшийся в большой чистоте и обеспечивавший больным крестьянам и солдатам хороший уход. Он заботился также и о просвещении своих гатчинцев. Дети бесплатно обучались в гатчинском училище; в сиротском доме солдатские дети обучались не только грамоте, но и ремеслам, земледелию и садоводству. На свой счет он построил церкви: православную, лютеранскую и католическую и содержал на свой счет духовенство этих церквей. Им были устроены в Гатчине стеклянный и фарфоровый заводы, суконная фабрика, шляпная мастерская и сукновальня. Он сам постоянно и внимательно следил за всем, все сам проверял и все сам одушевлял.
   В первые годы жизни в Гатчине Цесаревич и его супруга часто давали вечера и домашние спектакли, были приветливы и добры и нередко оставляли у себя гостей на несколько дней. В этой жизни Мария Феодоровна служила образцом супружеской и семейной добродетели и, безгранично преданная мужу, была ему другом и советником в трудные минуты его жизни. Интересно отметить отзыв о Павле одного иностранного дипломата (генуэзского посланника Виварола), относящийся к этому периоду: "Достоин удивления стойкий характер Великого Князя. Удаленный от государственных дел, ограниченный в средствах, он искренне признателен своим воспитателям и неизменно почтителен к августейшей своей матери. Его добродетель, светлый ум и трудолюбие известны в его круге. Кто может дать лучшие доказательства любви к домашнему миру и непобедимого отвращения к государственным переворотам, замедляющим успехи просвещения?".
   В эти годы Цесаревич не ограничивался интересами своей счастливой семейной жизни и общественными удовольствиями. В тиши своих кабинетов Павловского и Гатчинского дворцов, он глубоко задумывался над положением России и над мерами для ее благосостояния. Путешествие по Европе ещё более расширило запас его разносторонних знаний, так же, как и общение с крупными государственными деятелями той эпохи в лице двух графов Паниных, графа Чернышева, графа Румянцева и князя Репнина. Свои мысли об управлении государством он изложил в особом Наказе, предназначавшемся его детям. Содержание этого Наказа позволяет нам оценить несомненный государственный ум и глубину мыслей Павла.
   С особенной любовью он останавливается на крестьянстве, которое "содержит собою все прочие части и своими трудами, следственно, особого уважения достойно и утверждения состояния, не подверженного нынешним переменам его" (другими словами, превратностям крепостного права). "Надлежит уважать состояние приписных к заводам крестьян, их судьбу переменить и разрешить. Не меньше уважения заслуживают государственные крестьяне, однодворцы, черносошные и пахотные, которых свято, по их назначениям, оставлять, облегчая их судьбу". "Слова эти, - пишет один из биографов Павла, - в особенности замечательны в устах сына Императрицы Екатерины П.. В течение ее царствования не только ничего не сделано было в пользу крестьянства, но огромное число крестьян было обращено в крепостные по пожалованиям, и крепостное право утверждено в Малороссии (Д. Кобеко).
   А говоря о государственных доходах, (причем он считал необходимым уменьшить продажу водки), Павел высказывает мысль, тоже шедшую вразрез с тенденциями Екатерины: "Доходы государственные - государства, а не государя и, составляя богатства его, составляют целость, знак и способ благополучия земли. Поэтому расходы должно соразмерять по приходам и согласовать с надобностями государственными и для того верно однажды расписать так, чтобы никак не отягчать земли".
   Относительно внешней политики Павел писал: "Нам нет большой нужды в чьей-либо помощи; мы довольно сильны сами собою, если захотим пользоваться своею силою". Поэтому он считал необходимым поддерживать политическое равновесие, "которое должно быть сообразно с физическим и моральным положением всякого государства в отношении своих соседей, которым стараться наибольше делать добра. Достичь этого можно доброю верою в поведении, которое должно быть основано на честности, и союзами на севере с державами, которые больше в нас нуждаются, а местничества с нами иметь не могут".
   И в этом же Наказе Павел высказывает свой взгляд на необходимость определенного закона о престолонаследии, взгляд, который лег в основу его акта о престолонаследии, опубликованного уже в день его коронации. Павел на себе самом подал пример того, что для Государя на первом плане должен стоять неизменный и твердый закон. А потому и ко всяким нарушениям закона, то-есть ко всякой неправде и ко всяким государственным переворотам Павел Петрович относился с самым горячим отвращением.
   В это же время в Гатчине и Павловске были созданы, так называемые, гатчинские войска в составе всех родов оружия, которые имели свою собственную форму прусского образца и обучались по особому уставу. Эти войска служили Павлу как бы небольшим опытом тех преобразований, которые он обдумывал заблаговременно, прежде чем ввести их, в свое время, во всей русской армии.
   Эти войска к концу царствования Екатерины состояли из 4 батальонов пехоты и 1 егерской роты, 3 небольших кавалерийских полков (жандармского, драгунского, гусарского) и донского казачьего эскадре на и роты артиллерии, и насчитывали всего 2,5 тысяч человек. Совершенно ложны рассказы о том, что этих войсках суровая дисциплина доходила до жестокости: эти суждения исходили из кругов гвардейских офицеров, избалованных своей легкой полупридворной службой. Павел был, действительно, строг и быстр в своих решениях, но всегда был готов исправить свои ошибки. Он знал близко всех офицеров своего отряда, входил в их домашние и семейные нужды и часто ходатайствовал по их делам. Поэтому они очень любили Цесаревича, гордились своим мундиром и в старости с удовольствием вспоминали о своей гатчинской службе.
   Среди офицеров гатчинского отряда своими знаниями военного дела, своим усердием, дисциплинированностью и преданностью Цесаревичу выделился артиллерийский офицер Аракчеев. Павел оценил его качества отличного строевого офицера и администратора (после назначения его одновременно и гатчинским губернатором) и, всецело доверяя ему, приблизил его к себе. В 1796 году Аракчеев был произведен в артиллерийские подполковники.
   Когда в 1788 году началась война со Швецией, Екатерина I согласилась на просьбу Павла назначить его в действующую армию, он составил духовное завещание и письмо к супруге, которое не может не тронуть своими чувствами любви, уважения и благодарности: "Тебе самой известно, сколь я тебя любил и привязан был. Твоя чистейшая душа перед Богом и людьми стоит не только сего, но почтения от меня и от всех. Ты мне была первою отрадою и подавала лучшие советы. Сим признанием должен перед всем светом о твоем благоразумии. Привязанность к детям залогом привязанности и любви ко мне была. Одним словом, не могу довольно тебе благодарности за все сие сказать, равномерно и за терпение твое, с которым сносила состояние свое, ради меня и по человечеству его соединяла с Нелидовой лишь нежная, чистая и невинная дружба.
   В результате натянутых отношений между Екатериной и Цесаревичем, еще в 1783 году возникли, а в 1793 году особенно усилились в обществе слухи о том, что Екатерина намеревалась устранить своего сына от престолонаследия в пользу своего старшего внука Великого Князя Александра Павловича. Естественно, что, доходя до Павла, эти слухи еще более способствовали развитию в нем подозрительности, недоверчивости, раздражительности и мрачности в характере. Еще более способствовали ухудшению его характера в эту эпоху и другие обстоятельства. Кровавые события Французской революции и казнь Короля Людовика XVI и Королевы Марии Антуанетты, которые еще не так давно с таким радушием принимали Павла и его супругу, не могли не возбудить в душе Павла негодования и ненависти к революционным идеям; эти чувства усиливались и под влиянием рассказов французских эмигрантов, появившихся в России. Естественно, что Павел стал подозрительно присматриваться ко всему окружающему, ища всевозможных проявлений французского революционного духа.
   Так же вредно отзывались на характере Цесаревича проявления пренебрежения и неуважения к нему, как к Наследнику Престола, со стороны приближенных Екатерины и ее любимцев и фаворитов, которые, как мы уже говорили, позволяли себе в отношении Павла всякого рода бестактные выходки вплоть до самых непозволительных дерзостей. Кроме того, душевное состояние Павла было тяжело еще и потому, что к этому времени около него, кроме его верного друга-жены, не осталось почти никого, кто мог бы дать ему добрый совет и наставление. Старый его воспитатель и друг Н. И. Панин и его брат уже давно умерли, другие жили или служили далеко от столицы, а последние преданные ему лица были один за другим удаляемы от него по приказу Екатерины.
   В эти последние перед вступлением на престол годы у Павла родилось еще двое детей: в 1794 году дочь Анна и в 1796 году сын Николай, будущий Император. Мария Феодоровна была по-прежнему всей душой привязана к своему мужу и повсюду сопровождала его.
   Между тем в обществе ходили зловещие слухи о том, что 1-го января 1797 года будет обнародован манифест о назначении наследником престола Великого Князя Александра, а что сам Павел будет заточен в каком-то прибалтийском замке. Можно понять, какие горькие и томительные часы душевной скорби должен был переживать в это время Павел! На фоне взаимного отчуждения между Императрицей Екатериной и Цесаревичем особенно ярко выступает великодушная лояльность Павла в отношении нелюбившей его матери, проявившаяся в следующем эпизоде, рассказанном в Записках графини В. Н. Головиной:
   "Граф Панин, сын гр. Петра Панина, ни в чем не похож на своего отца. У него нет ни силы характера, ни благородства в поступках; ум его способен только возбуждать смуты и интриги. Император Павел, будучи еще Великим Князем, высказывал ему участие, как племяннику гр. Никиты Панина, своего воспитателя. Граф Панин воспользовался добрым расположением Великого Князя, удвоил старание и угодливость и достиг того, что заслужил его доверие. Заметив дурные отношения между Императрицей и ее сыном, он захотел нанести им последний удар, чтобы быть в состоянии удовлетворить потом своим честолюбивым и даже преступным замыслам. Поужинав однажды в городе, он вернулся в Гатчину и испросил у Великого Князя частную аудиенцию для сообщения ему самых важных новостей. Великий Князь назначил, в каком часу он может прийти к нему в кабинет. Граф вошел со смущенным видом, очень ловко прикрыл свое коварство маской прямодушия и сказал, наконец, Великому Князю с притворной нерешительностью, будто пришел сообщить ему известие самое ужасное для его сердца: дело шло о заговоре, составленном против него императрицей-Матерью, думали даже посягнуть на его жизнь. Великий Князь спросил у него, знал ли он заговорщиков, и получив утвердительный ответ, велел ему написать их имена. Граф Панин составил длинный список, который был плодом его воображения. "Подпишитесь", - сказал затем Великий Князь. Панин подписался. Тогда Великий Князь схватил бумагу и сказал: "Ступайте отсюда, предатель, и никогда не попадайтесь мне на глаза". Великий Князь потом сообщил своей матери об этой низкой клевете. Императрица была так же возмущена ею, как и он".
   6-го ноября 1796 года, перед обедом в Гатчине Великий Князь и Великая Княгиня рассказывали своим приближенным о том, что с ними случилось в минувшую ночь. Цесаревич почувствовал во сне, как какая-то невидимая и таинственная сила возносит его к небу. Несколько раз он пробуждался с этим ощущением, а затем, заметив, что Великая Княгиня не спит, рассказал ей о своем сновидении и с удивлением услышал от нее, что она испытала во сне такое же самое явление и так же просыпалась несколько раз.
   
После обеда к Павлу прискакал гусар с донесением, что в Гатчину приехал граф Зубов с каким-то очень важным известием. Не расслышав доклада, Павел спросил, сколько приехало Зубовых, и, получив в ответ, что только один, перекрестился и сказал: "Ну, с одним еще можно справиться".
   Известие, привезенное Зубовым, было, действительно, исключительной важности. Утром того же дня Императрица Екатерина была сражена апоплексическим ударом. Цесаревич Павел Петрович стал Императором Всероссийским.
   В момент получения им этого известия, бывший при нем Ростопчин, пользовавшийся его благоволением, взял его руку и сказал: "Какая это минута для Вас, Государь!" Павел ответил, сжимая руку Растопчина: "Подождите, друг мой! Мне уже стукнуло 42 года. Бог хранил меня; быть может, Он даст мне силу и разум, чтобы достойно занимать место, определенное Им для меня. Положимся всецело на Его благость!" На основании всего вышеизложенного, мы можем совершенно отчетливо представить себе, что представлял собою Павел Петрович в момент его восшествия на престол.
   С одной стороны, по словам полковника Саблукова, прослужившего при нем все время его царствования, это был "человек доброжелательный и великодушный, склонный прощать обиды, готовый каяться в своих ошибках, любитель правды, ненавистник лжи и обмана, заботлив о правосудии и гонитель всякого злоупотребления власти, в особенности лихоимства и взяточничества". Прибавим к этому его глубокую религиозность и самое возвышенное понятие о долге Монарха в отношении всех без различия своих подданных.
   Он вступал на престол с самыми лучшими намерениями: прекратить состояние того упадка, злоупотреблений и безобразий в администрации, в армии и при дворе, которые там царили в последние годы царствования Екатерины; улучшить положение крепостных крестьян; поднять дисциплину в армии и в особенности в гвардии, заставить их добросовестно заниматься своим делом; обеспечить России внешний мир, обуславливающий и развитие ее внутреннего благосостояния; предохранить русское общество от тлетворного влияния идей и событий Французской революции. "Душа его, - пишет в своих "Записках" графиня В. Н. Головина, - была прекрасна и исполнена добродетелей, и, когда они брали верх, дела его были достойны почтения и восхищения. Надо отдать ему справедливость: Павел был единственный Государь, искренно желавший восстановить престолы, потрясенные революцией; он один также полагал, что законность должна быть основанием порядка". Насколько велико было личное великодушие Павла, показывает тот факт, что он не проявил ни малейшей мстительности в отношении тех фаворитов Екатерины, которые немало отравляли ему жизнь в последние годы ее царствования: так, Платона Зубова он сделал директором Первого кадетского корпуса, а его братьев, Валериана и Николая оставил заседать в Сенате. Они хорошо отплатили ему: все трое были участниками заговора, а Николай поднял руку на своего Государя! Царствование могло быть счастливым и для него самого, и для всей России, при условии, чтобы его ближайшее окружение состояло из людей, которые ставили бы на первом плане свой долг бескорыстного служения России путем умеряющего и благотворного воздействия на отрицательные черты его душевного склада и путем содействия проявлению наилучших сторон его духовной природы. Увы, к сожалению, большинство верхушки тогдашнего правящего класса, окружавшей нового Императора, было далеко от такого понимания своего долга, и прав его современник И. В. Лопухин, высоконравственный и в высшей степени добросовестный человек, когда он говорит в своих "Записках": "Я уверен, что при редком Государе больше, чем при Павле Первом, можно было бы сделать добра для государства, если бы окружавшие его руководствовались усердием к отечеству, а не видами собственной корысти.

Глава вторая

ПАВЕЛ - ИМПЕРАТОР

Общий характер деятельности Павла

Вступив на престол, Павел ревностно и со всей присущей ему энергией, скопившейся за долгие годы его устранения от дел государственного управления, принялся за в высшей степени добросовестное выполнение своих монарших обязанностей. "Вступив на престол, - пишет в своих "Записках" графиня В. Н. Головина, - Император Павел совершил несколько актов справедливости и благотворительности. По-видимому, он желал только счастья своей империи: он обещал, что набор рекрутов будет отложен на несколько лет, старался уничтожить злоупотребления, допущенные в последние годы царствования Императрицы. Павел выказывал чувства возвышенные и благородные. В мемуарах одного из ненавистников Павла мы находим признание, что Император был чрезвычайно трудолюбив и прилежен, вставал каждый день в 3 или 4 часа утра и до утреннего вахтпарада, то-есть до 8 часов, усердно занимался разборкой текущих бумаг, так же, как каждый вечер и иногда до поздней ночи он занимался чтением многочисленных прошений на свое имя, собственноручно вынутых им, из его знаменитого почтового ящика, повешенного, по его приказу, у наружного окна его покоев в Зимнем Дворце. "Царский заповедный ящик работает без устали. Поздно вечером Император Павел лично отпирает его и несет ворох прошений в свой кабинет. Засиживается за ними далеко за полночь, иногда всю ночь напролет. Горе тому, кто обидел беззащитного и слабого, вдову или сирот. Горе судьям неправедным и жестоким. Не спасет никакой чин, никакое положение. Станционный смотритель, инвалид, суворовский "чудо-богатырь" бросает жалобу, что избит генерал-адъютантом Его Величества за то, что без задержки не мог доставить лошадей. Император лишает виновного генерал-адъютантского звания и отставляет от службы.
   "Первый любимец, первый сановник, - говорит А. И. Тургенев - знаменитый вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы - равно страшились ящика... Правосудие и бескорыстие, в первый раз после Петра I-го, ступили через порог храмины, где творили суд и расправу верноподданным.
   Народ был восхищен, был обрадован, приказания чтил благодеянием, с неба посланным... Дозволяю себе смело и безбоязненно сказать, что в первый год царствования Павла народ блаженствовал, находил суд и расправу без лихоимства, никто не осмеливался грабить, угнетать его, все власти предержащие страшились ящика" (Старый Кирибей: "Павловский Гобелен").
   Совершенно беспристрастный свидетель, шведский посланник Стедингк, посылал в эту же эпоху своему королю депеши, полные похвал Императору Павлу. "Император имеет много достоинств и держит себя чрезвычайно непринужденно; в поступках его проявляются справедливость и доброжелательство. Трудолюбие Монарха поразительно и влияет на других, заставляя их следовать его примеру. На первых порах восстановление дисциплины среди распустившихся чиновников кажется чрезвычайно благодетельным". А позднее тот же Стедингк писал: "Хотя Император своею строгостью и внезапностью своих наказаний создал недовольных, зато он привлек к себе сердца многих подданных своею щедростью и любовью к порядку и справедливости. Внушая всем страх, он тем самым защищает народ от несправедливостей, под бременем которых он изнывал раньше".
   И даже весьма недоброжелательный биограф Павла, проф. Брикнер, принужден отметить, что "таким путем, как говорят, были устранены многие непорядки и заглажены многие несправедливости". Отметим мимоходом недобросовестность хулителей Павла: тот же самый Брикнер пользуется многими отрицательными отзывами о Павле Ростопчина, которого сам же называет "человеком неблагородного характера", или графа Воронцова, у которого были конфискованы Павлом его имения в России.
   На основании этих фактов мы имеем веское основание утверждать, что с первых же дней своего царствования. Павел стремился не допустить никакого средостения между собою и своим народом и сразу же стал на защиту угнетенных и обиженных, а потому с полным правом заслуживает названия Народного Монарха.
   Из дальнейшего изложения мы видим, что он абсолютно достоин этого наименования на основании и других, чрезвычайно веских и бесспорных данных:
1. Указом о престолонаследии он укрепил правовую основу Российской Монархии, сделал преемственность монархической власти независимой от влияний и вожделений правящего класса и, тем самым, обеспечил ей главнейшее условие для превращения ее во власть, стоящую над классами и сословиями, то есть, во власть подлинно народную.
2. Выступив в своих мероприятиях защитником интересов наиболее угнетенного общественного класса-крепостного крестьянства, и тем самым значительно урезав права и привилегии помещичьего дворянства, Павел сделал первые решительные шаги в направлении правового и экономического уравнения социальных классов Российского Государства, то есть, в направлении создания всенародной опоры для власти Русских Самодержавных Государей.
3. Отлично понимая духовно-разлагающую сущность идей, так называемой, Великой Французской революции, и стремясь в самых конкретных формах изолировать свой народ - и в первую очередь ведущий слой этого народа, дворянство и нарождающуюся интеллигенцию - от этой тлетворной заразы, Павел тем самым проявил мудрую заботу о духовном здоровье своего народа и о сохранении им своих собственных многовековых исторических традиций, которые именно и являются главнейшей опорой подлинной Народной Монархии.

Закон о Престолонаследии

 

Одним из пагубнейших результатов законодательных мероприятий Императора Петра Первого был его указ о престолонаследии от 5-го февраля 1722 года, в силу которого "было бы всегда в воле правительствующего государя, кому оный хочет, тому и передать наследство, и определенному паки отменить".
   Глубоко сознавая, что подлинная Самодержавная и Народная Монархия не может в вопросах своего преемства опираться на столь шаткие основания (что и показал недавний опыт с возведением на престол Императриц XVIII века). Император Павел Петрович в день своей коронации, 5-го апреля 1797 года, после церковного обряда коронования, встал с трона и громко прочитал с амвона составленный им еще в 1788 году акт о престолонаследии, ставший одним из главнейших основных законов Российской Империи, отменивший указ Петра I и озаглавленный "Учреждение об Императорской Фамилии", "в котором:
1. Устанавливался порядок наследования престола "по праву естественному" - от отца к старшему сыну (а в случае бездетности Государя - к старейшему его брату) и
2. Определялись "уделы" (имения и доходы) членов Государевой Семьи, а также порядок внутренних отношений в Императорской Фамилии, титулы и гербы великих князей.
   Для управления имений и доходов, назначенных к составлению уделов, был образован особый "департамент уделов". Земли и капиталы, переданные в его управление, были выделены из состава государственных земель и доходов. Таким образом, учреждение об Императорской Фамилии определило твердым законом положение Династии в государстве и в этом отношении было очень важно и полезно" (академик Платонов). Этим актом Император Павел I "поставил этот закон выше воли царствующего Императора, прекратив этим самым узурпацию трона волею гвардейских казарм" (Е. С. Прокудин).

Мероприятия в отношении сословий

 

Важнейшими законодательными актами Императора Павла в отношении отдельных социальных классов русского общества были прежде всего указы о крестьянах, изданные им в самые первые месяцы по вступлении на престол.
   Самым значительным из них, "одним из крупнейших государственных актов в жизни России Императорского периода" (Б. Н. Ф., "Наша Страна", № 88), был указ, опубликованный в тот же день коронации Павла (5-го апреля 1797 года), о 3-дневной барщине для крепостных крестьян, согласно которому, помещики не могли впредь употреблять своих крепостных для своих собственных нужд больше 3-х дней в неделю и, кроме того, теряли право заставлять их работать на себя в праздники.
   Мало того, как сословие, достойное, по словам самого Павла, особого уважения, ибо своим физическим трудом оно в сущности содержало все другие сословия, крестьянство, в силу этого же указа, отныне впервые должно приводиться, как и все прочие сословия, к присяге на верность Императору, как "любезные подданные"; Этим актом ясно подчеркивалось, что "Русский Император - Царь всея Руси, а не какого-либо сословия, что крестьяне такие же его подданные, как и все остальные" (Е. С. Прокудин).
   Отдельным указом (в феврале 1797 года) было запрещено продавать без земли и порознь крепостных крестьян одной и той же семьи, что часто служило причиной их разорения.
   "Известен случай, когда Павел Первый стал на защиту крестьян, которых помещик продал было порознь, без семей и дворов, дабы воспользоваться крестьянским имуществом. Крестьяне отказались повиноваться, и помещик донес губернатору о бунте. Но губернатор оказался на высоте своего долга и быстро разобрался, в чем дело. Получив от него беспристрастное донесение о происшедшем, Павел объявляет сделку недействительной, приказывает оставить крестьян по своим местам, а помещику сделать от своего имени строжайший выговор. В помещике заговорила совесть: собрав мир, он просит у крестьян прощения. Отправившись затем в Петербург, испрашивает аудиенцию у Его Величества.
   "Ну, что, поладили вы, сударь мой, со своими крестьянами? Что они сказали?" - осведомился у виновного Император.
   "Они мне, Ваше Величество, сказали: "Бог простит" ...
   "Ну, раз Бог и они простили, и я тебя прощаю. Да помни впредь, что они тебе не рабы, а такие же мои подданные, как и ты. Тебе же только вверена забота за них, и ты ответствен передо мною за них, как я за Россию перед Богом...
   Ко дню пятидесятилетия кончины Императора Павла Петровича, потомки этих крестьян, Несмотря на дальность расстояния, прислали в Петербург своих ходоков поставить на Его гробнице свечу" (Старый Кирибей. "Павловский гобелен").
   Кроме того, другими указами крестьянам разрешалось отныне подавать жалобы на помещиков, им облегчалась в некоторых отношениях рекрутская повинность, делались облегчения по хлебному сбору, учреждались повсюду "хлебные магазины", были прощены недоимки, уничтожена повинность по содержанию подъемных лошадей, даровалось право покупать землю частных владельцев и многие другие льготы и облегчения.
   Нельзя не отметить мимоходом, что даже такие серьезные и, казалось бы, беспристрастные историки, как Платонов, упоминая о Законе о 3-дневной барщине, не считают нужным перечислить и все другие указы в пользу крестьян; а говоря об этом указе, Платонов лицемерно комментирует его словами: "он (Павел) как будто бы имел в виду улучшить быт крепостных". и далее: "этот указ был понят, как ограничений крепостного права", - как будто бы этот закон действительно и самым существенным образом не облегчал положение крепостных крестьян и не ограничивал говоря уже о других ограничениях, - надо было быть подлинно тем "близким Царем", каким прозвал Павла простой народ, и сознательно и смело подвергнуть себя ненависти подавляющего большинства могущественного правящего класса и своего собственного окружения. Эта ненависть к благородному Монарху и расцвела пышным цветом в среде уязвленного в своих экономических интересах дворянства, и именно это уязвление, во-первых, легло в основу той клеветы на Павла, волны которой изливаются на него в мемуарах многих представителей правящего класса той эпохи, а, во-вторых, было одной из основных причин трагического конца несчастного Императора. Его вина состояла в том, что Павел был Русским Государем Божьей милостью, который, по словам проф. Буцинского, "стремился осуществить в жизни идеал одинаково доброго Монарха для всех подданных, а не для господствующего только сословия".
   Можно представить себе негодование тогдашнего дворянства и по другому, касавшемуся его привилегий поводу. После издания Павлом указа о неприменении телесных наказаний к лицам старше 70-летнего возраста, прошли вполне обоснованные слухи о намерении Государя вообще отменить телесные наказания для всех граждан государства. Одно из дворянских депутатских собраний обратилось к Императору с выражением того мнения, что русский народ еще не достаточно созрел для отмены телесных наказаний. В ответ на это, Павел в тот же день издал указ, согласно которому дворяне, осужденные за уголовные преступления, от применения телесного наказания отныне освобождаться не должны. Если прибавить к этому урезку или приостановку действия очень многих пунктов жалованных грамот Екатерины дворянству (1785 г.), что существенно умаляло его права, льготы и привилегии, то нам станет окончательно понятным зарождение и развитие в тогдашнем правящем классе тех настроений по отношению к Павлу, главной чертою которых была жгучая ненависть к Императору, не пожелавшему быть, по примеру своей матери, дворянским Царем.
   Будучи глубоко религиозным человеком, Павел не оставил без своего внимания и положение духовенства. Он заботился об улучшении его материального благополучия, о повышении его духовного уровня и о поднятии его авторитета в глазах народных масс. По желанию Павла, Святейший Синод ввел награждение духовенства золотыми наперстными крестами, так же, как сам Император установил его награждение орденами светскими.
   В связи с заботами о духовенстве необходимо отметить и широкую веротерпимость Императора Павла, выразившуюся в его повелении о прекращении каких бы то ни было преследований в отношении старообрядцев и о разрешении им иметь своих священников. "Старообрядцы, - пишет Старый Кирибей, - тоже почуяли над собою зарю новых дней... Когда сгорел один из Керженецких скитов, старообрядцы уже не усомнились непосредственно обратиться к Императору за помощью, и из собственных Его Величества средств, скит отстраивается заново. Старообрядцы особо чтут память Императора Павла, и еще в наши дни любили держать его изображение под образами в святом углу. По старообрядческой примете плохо отозваться о Царе Павле может лишь нехороший человек, которого вообще следует опасаться. Только Государь Император Николай Александрович, завершивший указом о веротерпимости от 14 апреля 1905 года благое начинание Павла Первого относительно старообрядцев, стал для них столь же близким, как и Его державный прапрадед".

Борьба с влиянием идей Французской революции

Наблюдая внимательно еще при жизни Императрицы Екатерины за всем тем, что происходило на Западе и, в особенности, во Франции, Павел уже заранее осознал свой долг будущего Правителя великого христианского народа, в своих широких массах еще незараженного гибельным духом западно-европейских революционных идей: предохранить духовное здоровье своего народа от этой заразы. А между тем опасность этой заразы грозила не только из-за границы: русский правящий слой в царствование Екатерины уже явно стал на путь "рабского, слепого подражания" всему европейскому, и многие его члены стали проникаться идеями тогдашней французской литературы и публицистики, проникнутых материализмом, атеизмом и ненавистью к монархическому принципу. В русском дворянстве уже появились так называемые "вольтерьянцы", поклонники Вольтера, Руссо, Дидеро и прочих энциклопедистов. Сама Екатерина не осталась в молодости чужда этим влияниям, переписывалась с Вольтером и намеревалась пригласить Дидеро в воспитатели к своему сыну. Разрыв русского правящего класса с широкими народными массами углублялся в духовно-национальном смысле с каждым годом.
   Император Павел, будучи прежде всего Царем Русским, счел своим державным долгом принять самые строгие меры против этих разлагающих влияний духовно загнившего Запада. Сколько негодования у одних, насмешливой иронии у других, возбуждали эти меры, которые нам перечисляет Платонов: "полицейские меры, направленные против "якобинского духа", то есть против всякого рода заимствований из Франции и разных знаков сочувствия французам. Преследовались и запрещались не только прямые сношения с Францией, возбранялась почти всякая возможность общения со всей западной Европой. Выезд русских подданных за границу стал почти невозможен; иностранцев в Россию пускали только по особому высочайшему разрешению. Запрещено было русской молодежи учиться в "иностранных училищах" (университетах). Запрещен был ввоз из-за границы книг и нот. Закрыты были все частные типографии и для печатания книг была установлена строжайшая цензура. Запрещены были костюмы и шляпы, напоминавшие французские моды а также ношение трехцветных лент на французский манер. Жестокому гонению подвергались все те, кого Император Павел подозревал в революционных мыслях, в "пагубном вольномыслии". А, между тем, не являлась ли совокупность всех этих мер лишь абсолютно необходимой с русской национальной точки зрения (и притом в отношении некоторых из них только временной изоляцией здорового народного организма от опасности тяжелого духовного заболевания, грозившего привести к тем же социальным потрясениям, проявлениям жестокости и кровопролитиям, которые сопровождали "великую" Французскую революцию? Когда в городе вспыхивает эпидемия заразной болезни, не считает ли своей обязанностью заботливый отец изолировать своих детей от улицы, прибегая к самым суровым и не совсем для них приятным мерам, пока зараза не будет ликвидирована? Не эта ли забота лежала в основе мероприятий Павла? Не были ли многие из этих мер призывом к русскому образованному обществу помнить о своем русском национальном достоинстве и отказаться от жалкого обезьянничанья в копировании французской одежды и французских шляп? А если эти меры были иногда резки и доходили даже до ссылки в Сибирь, то как же иначе можно было воздействовать на нашу знать и дворянство, привыкшее считать при Екатерине, что ему все позволено, и начинавшее утрачивать, после своего русского обличия, и свой русский дух? Ведь это было именно то поколение, которое воспитывало своих детей так, что они "изъяснялися с трудом на языке своем родном" и представители которого, еще до Французской революции, заявляли иногда, что "их сердце принадлежит короне французской"! Поэтому беспристрастный и подлинно национальный русский историк не может не оценить все эти мероприятия Императора Павла, как проявление его мудрой отеческой заботливости о сохранении духовной чистоты народа, за благо которого он считал себя ответственным перед Богом.
   Нам, русским эмигрантам, небезинтересно будет узнать об отношении Императора Павла к тогдашней "белой" французской эмиграции. Еще в конце царствования Императрицы Екатерины, из французских эмигрантов был, на средства Австрии, сформирован корпус под начальством одного из членов французского королевского дома, принца Кондэ, сражавшийся против революционной Франции в рядах австрийской армии. Однако, летом 1797 года, после мира при Кампо-Формио, заключенного между Францией и Австрией, корпус принца Кондэ оказался без дела и в крайне тяжелом материальном положении. Тогда, движимый своим природным великодушием и симпатиями к французским легитимистам, Павел предложил принцу вступить со всем корпусом на русскую службу. Предложение было принято с горячей благодарностью, и князь Горчаков был послан за корпусом Кондэ, находившимся на Дунае. Корпус был приведен на Волынь, где и расположился по квартирам, перейдя на полное содержание русской казны, причем командному составу было сохранено жалованье, равное таковому же русского офицерства. Сам принц Кондэ отправился в Петербург, чтобы представиться Императору. Навстречу ему был послан граф Шувалов, который поднес ему при этом царский подарок, великолепные шубы. В Петербурге принцу был отведен Таврический дворец, и на другой же день к нему явились с визитом Великие Князья Александр и Константин и все высокопоставленные особы. Император вручил ему орден Св. Андрея Первозванного и большой крест Мальтийского ордена. До 1799 года корпус оставался в районе Дубно, а затем принял участие, и не без славы, в итальянском походе Суворова. Вскоре, однако, принц Кондэ, уведомленный о сближении Павла с Первым Консулом, начал вести переговоры с Англией, предлагая свой корпус этой державе, которая и приняла его; но Император Павел узнал об этих переговорах и издал приказ о демобилизации корпуса. Так закончилась эпопея французской белой армии, причем многие солдаты и офицеры ее вернулись на родину, не подвергшись от Наполеона никаким репрессиям за свою верность присяге, принесенной ими в свое время французскому королю .

Русские вооруженные силы в царствование Павла

В момент вступления на престол Императора Павла состояние русской армии оставляло желать лучшего в отношении ее внутренних порядков, которые грозили в будущем несомненным понижением ее боеспособности.
   Главным ее дефектом было падение дисциплины среди офицерского состава, особенно в гвардии, офицерство которой, пользуясь безграничным благоволением и даже баловством возводимых им на престол Императриц, несло службу весьма небрежно, вело, вне строевых занятий, роскошную жизнь в непрерывных попойках и кутежах и позволяло себе всякого рода излишества, приводившие к изнеженности и распущенности нравов. Так, например, гвардейские офицеры позволяли себе ездить в каретах шестериком и четвериком, носить дорогие украшения или являться на занятия, кутаясь в роскошные шубы и пряча руки в муфты...
   Было в армии немало и чисто организационных недостатков. Строевых уставов вообще не существовало. Наличный состав армии в строевых частях насчитывал меньше людей, чем по спискам. Новобранцы очень часто попадали не в армию, а в крепостные военных больших и малых начальников. Рожденных в дворянских семьях мальчиков записывали еще в младенчестве в списки гвардейских полков, где им шли чины в то время, когда они еще только росли в своих поместьях. В хозяйственной части армии царили злоупотребления и хищничества, которые Павел наблюдал, будучи еще наследником престола.
   Вступив на престол, Павел, очень любивший военное дело, немедленно приступил к ликвидации всех этих непорядков и безобразий, тем более, что у него, с одной стороны, уже имелся опыт по командованию своими гатчинскими войсками, а с другой, во время своих поездок в Берлин, он хорошо ознакомился со строгими порядками, безукоризненной дисциплиной и блестящей строевой подготовкой прусской армии, которая тогда, под руководством такого блестящего полководца, как Фридрих Великий, считалась одной из лучших армий в мире. Для строевой подготовки армии были составлены соответствующие уставы, и Павел лично следил за их точным исполнением. При этом он требовал от командиров частей, "чтобы солдаты были хорошо одеты и накормлены и чтобы офицер смотрел на солдата не как на своего дворового человека, а как на слугу Царя и Родины" (Е. С. Прокудин). Был положен конец всякой распущенности командного состава. На офицеров, манкирующих службой, накладывались строгие дисциплинарные взыскания, Требовалось добросовестное и аккуратное несение службы. Когда дворянские барчуки, испуганные этой дисциплиной, стали бежать из армии и отсиживаться у себя в деревнях или переходить на гражданскую службу, против них были приняты суровые меры.
   Так же понятным становится тот факт, что именно это недовольство гвардейского офицерства, избалованного в предыдущие царствования, было главной причиной того, что именно из среды этого офицерства вышли и организаторы заговора против Императора, и его исполнители, и физические убийцы строгого, но справедливого Монарха.
   Императору Павлу вменяется в вину некоторыми историками то, что "им была введена неудобная немецкая форма вместо екатерининской русской" (Платонов). Это вопрос весьма спорный и не имеющий, в сущности, никакого значения для фактической боеспособности армии. Тот же Суворов, который критиковал мероприятия Павла в этой области, одерживал со своими чудо-богатырями, одетыми в обмундирование немецкого образца, такие же блестящие победы над французами, как раньше, в екатерининской форме, они били турок и поляков. Для нас должен быть важен только тот факт, что русская армия с укрепившейся в царствование Павла дисциплиной, с ликвидированными им организационными изъянами и с улучшенной строевой подготовкой оказалась способной в это царствование вплести неувядаемый венок в славу русского оружия - с плохо обученными и недисциплинированными солдатами даже Суворову едва ли удалось бы разбить прославленные наполеоновские войска в Северной Италии.
   Было бы несправедливым не отметить тех свидетельств добросовестных современников, согласно которым солдаты, видя заботу о них Павла, искренне любили своего Государя. Когда после убийства Императора один из офицеров-заговорщиков явился в свой гвардейский полк и обратился к солдатам со словами: "Радуйтесь, братцы, - тиран умер!", они ответили ему: "Он наш отец родной, а не тиран". И действительно, современник Павла, генерал Ланжерон пишет в своих мемуарах, что "солдаты-гвардейцы любили Павла"; что "солдат хорошо одевали, хорошо кормили и даже дарили им деньги".
   В книге А. Керсновского "История Русской армии" мы читаем: "Павловская муштра имела до некоторой степени положительное воспитательное значение. Она сильно подтянула блестящую, но распущенную армию, особенно же гвардию конца царствования Екатерины. Щеголям и сибаритам, манкировавшим своими обязанностями и считавшим, что "дело не медведь - в лес не убежит", дано было понять, что служба есть прежде всего служба. Из 139 офицеров, числившихся в Конной Гвардии к моменту вступления Павла на престол, через четыре года оставались только двое (правда, за это время оба они из корнетов стали полковниками). Порядок, отчетливость и единообразие всюду были наведены образцовые.
   Император Павел, несмотря на всю свою строгость, любил солдата - и тот чувствовал это и платил Царю тем же. Безмолвные шеренги плачущих гренадер, молча колеблющиеся линии штыков в роковое утро 11 марта 1801 года являются одной из самых сильных по своему трагизму картин из истории Русской Армии.
   Обращено было серьезное внимание на улучшение быта солдата. Постройка казарм стала избавлять войска от вредного влияния постоя. Увеличены оклады жалованья, упорядочены пенсионы. Вольные работы, широко до тех пор практиковавшиеся, были строго воспрещены, дабы не отвлекать войска от их прямого назначения. Вместе с тем награды орденами, при Екатерине удел старших начальников и привилегированной части офицерства, распространены и на солдат: за 20 лет беспорочной службы им стали выдавать знаки ордена св. Анны".
   Существует общеизвестное мнение, что Император Павел сослал Суворова в село Кончанское за критику фельдмаршалом его военных мероприятий. Из Записок графини В. Н. Головиной мы узнаем, что ссылка фельдмаршала была результатом злостной клеветы на него, имевшей успех вследствие доверчивости прямодушного Павла к его приближенным. "Во время коронации, - пишет Головина, - князь Репнин получил письмо от графа Михаила Румянцева, (сына фельдмаршала), который служил тогда в чине генерал-лейтенанта под командой Суворова. Граф Михаил был самый ограниченный, но очень гордый человек и, сверх того, сплетник не хуже старой бабы. Суворов обращался с ним по его заслугам; граф оскорбился и решил отомстить, Он написал кн. Репнину, будто Суворов волновал умы, и дал ему понять, что готовится бунт. Князь Репнин чувствовал всю лживость этого известия, но не мог отказать себе в удовольствии подслужиться и навредить Суворову, заслугам которого он завидовал. Поэтому он сообщил письмо графа Румянцева гр. Ростопчину. Этот последний представил ему, насколько было опасно возбуждать резкий характер Императора. Доводы его не произвели, однако, никакого впечатления на кн. Репнина: он сам доложил письмо Румянцева Его Величеству, и Суворов подвергся ссылке".
   Император Павел живо интересовался и вопросами, связанными с жизненными интересами России на морях. В Морском Сборнике "Колыбель Русского Флота" (Париж, 1951 г.) читаем: "Его царствование в отношении соблюдения морских интересов отечества было положительным. Ему Россия обязана покровитель- ством торговому мореплаванию, оказанием поддержки сибирскому промышленни-ку Шелехову и основанием Русско-Американской Компании. Для русского оружия эпоха Павла Петровича была исключительно блестящей, и, как армия под водительством Суворова, своим итальянским походом, так и флот под начальством адмирала Ушакова своими действиями в Средиземном море, вплели неувядаемые лавры в венок русской военной славы".

Внешняя политика Императора Павла

Как мы уже говорили, еще будучи Наследником престола, Павел исповедовал убеждение, что России нужен внешний мир для укрепления и развития ее внутреннего благосостояния. И, вступая на престол, он высказал свое намерение "избавить Россию от всяких войн и дать своим подданным "пренужное и желаемое ими отдохновение" от военных тревог и жертв Екатерининского времени" (Платонов). Однако, к глубокому и искреннему огорчению миролюбиво настроенного Императора, дела в Европе складывались так, что интересы России требовали активного в них вмешательства. Французские революционные войска, воодушевленные искусственно привитой им ненавистью к тронам и алтарям, разливались по всей Европе, шли от одного завоевания к другому, повсюду разрушали существующий порядок и монархический строй и устанавливали республиканскую форму власти. Естественной реакцией против этого революцион- ного империализма явилось Образование коалиции в составе Англии, Австрии, Турции, Неаполитанского королевства и России.
   Мог ли Павел, будучи глубоко религиозным человеком и помня мученическую смерть французской королевской четы, не испытывать горячего стремления сокрушить главу этой революционной змеи, грозившей заразить всю Европу и самое Россию своим тлетворным дыханием? Французское революционное правительство держало себя крайне вызывающе в отношении России: открыто поддерживало ту часть поляков, которая ненавидела Россию, намеревалось двинуть свой флот в Черное море и, наконец, бросило открытый вызов Императору Павлу, заняв остров Мальту, принадлежавший рыцарскому ордену Св. Иоанна, находившемуся под покровительством Русского Монарха. Все это послужило причиной разрыва России с Францией и начала военных операций.
   Император Павел приказал вашему флоту под командой адмирала Ушакова, одного из самых блестящих флотоводцев той эпохи, двинуться из Черного моря в Средиземное. Там, соединившись с турецкой эскадрой, наш флот прогнал французов с Ионических островов, затем двинулся к Италии и действовал против французских войск на побережье Неаполя. В то же время, по соглашению с австрийцами, русские войска, соединившись с австрийскими, должны были изгнать французов из Северной Италии. Не особенно, по-видимому, надеясь на своих генералов, уже не один раз разбитых наполеоновскими войсками, австрийский император просил Павла поставить во главе союзных войск уже прославленного своими многочисленными победами Суворова. Здесь лишний раз Император доказал свое Великодушие и незлопамятство. Он немедленно вызвал Суворова из Кончанского и, повелев ему принять командование над русско-австрийской армией, обнял коленопреклоненного полководца и сказал ему: "Иди, спасай царей!", предоставив ему при этом полную свободу действий со словами: "Веди войну, как знаешь!".
   Итальянский поход Суворова является одним из самых блестящих примеров полководческого искусства. Сам Наполеон в это время был в Египте, и нам трудно представить себе, каковы были бы результаты встречи на бранном поле этих двух военных гениев. Но зато уже прославленные к тому времени французские войска, под командой лучших наполеоновских генералов были наголову разбиты Суворовым и его чудо-богатырями в трех кровопролитных сражениях: при Адде, Треббии и Нови. Французы были совершенно изгнаны из Северной Италии, и наш великий полководец намеревался идти прямо во Францию, чтобы окончательно сокрушить революционную гидру "безбожных, ветренных и легкомысленных французишек". Однако, австрийский придворный военный совет решил загребать жар чужими руками: по его плану, австрийские войска должны были остаться в освобожденной Суворовым от французов Италии, а русские корпуса должны были заняться нелегкой задачей изгнания французов из Швейцарии, где последними командовал знаменитый французский генерал Массена. При этом австрийское командование, нисколько не заботясь о находившемся уже в Швейцарии русском корпусе генерала Римского-Корсакова и бросив его на произвол судьбы до прихода Суворова, быстро увело свои части из Швейцарии. Знаменитый марш Суворова на соединение с Римским-Корсаковым в Швице через Сан-Готард и через Чортов Мост в ущелье реки Рейсы остается легендарным в истории русского военного искусства. Но еще более славными - с точки зрения этого искусства - являются последующие действия Суворова. Выйдя с юга к озеру Фирвальдштет, Суворов узнал, что французы уже разбили Римского-Корсакова и отбросили его на север, а в Швице Суворова ждет Массена с явной надеждой запереть его в горах и взять в плен, пользуясь своим четверным превосходством в силах. Суворовские войска были измучены, положение старого фельдмаршала - критическое, его непобедимость, ставшая уже легендарной, стояла под угрозой быть омраченной бесславным финалом поражения. Но звезда великого русского полководца не изменила ему до конца. Изменив свое решение идти к Швицу, Суворов приказал своей армии повернуть вправо и двинуться прямо через горы, без всяких дорог, к Боденскому озеру. Преодолевая невероятные трудности в этом неслыханно смелом марше, разбив несколько французских частей, пытавшихся преградить ей дорогу, проявив величайшее в военной истории мужество, суворовская армия избежала позора поражения и плена и была спасена, как и непосрамленная слава семидесятилетнего фельдмаршала. Весь мир, и самые его враги, восхищались этим славнейшим из всех походов Суворова, и генерал Массена не раз говорил, что отдал бы все свои кампании за швейцарский поход Суворова. На его ближайших сподвижников, генералов Багратиона и Розенберга, и на всех его чудо-богатырей лег навеки яркий отблеск суворовской славы. Император Павел, еще до этого похода пожаловавший ему титул князя Италийского, произвел его теперь в генералиссимусы и приказал, чтобы отныне войска воздавали ему почести, полагающиеся только коронованным особам в присутствии самого Государя. Кроме того, Император пожаловал ему свой портрет, усыпанный бриллиантами и приказал изготовить памятник Суворову, который и был поставлен в Петербурге на Суворовской площади. С наступлением нового 1800 года Император прислал Суворову собственноручное поздравление в следующих словах: "Князь! Поздравляю вас с новым годом и, желая вам встретить его благополучно, зову вас к себе. Не Мне тебя, герой, награждать; ты выше мер Моих, но Мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел". Великие почести готовились Суворову, по приказу Императора, при приезде полководца в Петербург. Но ему не пришлось увидеть их: на обратном пути в Россию он тяжело заболел. "С живым участием принял Павел Петрович печальное известие о болезни своего полководца. "Молю Бога, да возвратит мне героя Суворова", - писал ему Государь, - "по приезде вашем в столицу узнаете вы признательность к вам Государя, которая однако же никогда не сравняется с вашими великими заслугами, оказанными Мне и государству". Суворову готовился настоящий триумф. Для него были отведены комнаты в Зимнем Дворце; в Гатчине его должен был встретить флигель-адъютант с письмом от Государя; придворные кареты приказано было выслать до самой Нарвы; войска предполагалось выстроить шпалерами по обеим сторонам улиц Петербурга и далеко за заставу; они должны были встречать генералиссимуса барабанным боем и криками "ура" при пушечной пальбе и колокольном звоне, а вечером приказано было зажечь во всей столице иллюминацию" (Н. А. Орлов. "Поход Суворова в 1799 году).
   Так повелел великодушный Император встретить своего верного слугу. Однако, болезнь ухудшилась еще в дороге, в Петербург Суворов был привезен совершенно больным и скончался 6 мая 1800 года.
   "Война 1799 года, - пишет крупнейший русский мыслитель Н. Я. Данилевский в своей книге "Россия и Европа", - в чисто военном отношении едва ли не славнейшая из всех веденных Россией, была актом возвышеннейшего политического великодушия, бескорыстия, рыцарства в истинно мальтийском духе".
   Однако в общем стратегическом масштабе коалиция потерпела неудачу: Швейцария осталась во власти французов, союзные войска принуждены были уйти в Германию. Особый русский корпус, сражавшийся вместе с английскими войсками против французов в Голландии и состоявший, по договору, на иждивении англичан, испытывал там большую нужду в продовольствии и обмундировании. Для Императора Павла становилось с каждым днем все яснее, что его союзники преследуют своекорыстные цели и рассматривают русские войска лишь как орудие для достижения своих эгоистических стремлений. Особенно был возмущен Павел англичанами за лишения своих солдат в Голландии. Одновременно для него становилось ясно, что с восхождением к власти во Франции Наполеона Бонапарта революция там заканчивалась, что Наполеон становился в сущности носителем твердой единоличной власти и что, следовательно, для России будет гораздо выгоднее вступить с ним в союз, чем жертвовать кровью своих солдат за торговые интересы Англии и идти на поводу узкокорыстной австрийской политики. Вот почему, с 1800 года Император Павел занял благосклонную позицию в отношении Наполеона, ставшего к этому времени Первым Консулом Франции и в этом же году заключил с нею мир. На рыцарские наклонности Императора не могло не произвести впечатления такое же рыцарское отношение Наполеона к русским пленным, выразившееся в том, что он освободил их без всяких условий и приказал снабдить их всем необходимым. А когда Англия ответила отказом на требование Павла вернуть занятый ею остров Мальту Ордену Св. Иоанна, гроссмейстером которого он был в это время. Император стал готовиться к войне с нею в союзе с Наполеоном. В этот момент над Англией нависла грозовая туча. Не говоря уже об ударе по ее финансовым интересам в, России, где были ликвидированы все ее торговые представительства, военный союз между столь могущественными военными державами, как Россия я Франция, угрожал ей потерей всякого политического влияния на континенте и, может быть, даже экономическим разорением. И эта угроза начинала принимать совершенно реальные формы. Главный удар должен был, быть нанесен, по соглашению между Императором Павлом и Наполеоном, в самом чувствительном для англичан направлении - на Индию. Для этой цели Наполеон должен был высадить в Одессе сильный экспедиционный корпус для похода на Индию. В авангарде должен был двинуться 20-тысячный конный донской казачий корпус под командой генерала Орлова, который и выступил в поход в начале 1801 года.

Заговор

В свете всего вышеизложенного становится совершенно ясным, что и внутренние мероприятия Императора Павла Петровича, и обозначившаяся в 1800 года линия его внешней политики создали ему таких неумолимых и могущественных врагов, жизненные и, прежде всего, экономические интересы которых диктовали им единственный холодный и безжалостный практический вывод: скорейшее и радикальное устранение этого Государя с пути их своекорыстных вожделений - классовых у одних, государственных у других.
   Именно эта мысль выразилась в глубоких по смыслу, но внешне оскорбительных для дворянской кичливости словах Павла, обращенных к одному из представите- лей этого сословия: "Не забывайте, что Вы - дворянин, когда я с Вами разговариваю, и только пока я с Вами разговариваю". В то же время русское помещичье дворянство имело все основания предполагать, что мероприятия Павла в отношении крестьян не остановятся на его указе о 3-дневной барщине, но могут завершиться и полным освобождением крестьян от крепостной зависимости. И, наконец, для избалованного Екатериной гвардейского офицерства устранение Павла означало возврат к легкой службе и полупраздной жизни предыдущих десятилетий. А та часть этого гвардейства, которая уже понесла наказания от строгого, но справедливого Императора за свою служебную и нравственную распущенность, возненавидела его лютой ненавистью и была готова на все, чтобы избавиться от него.
   Для Англии, ее внешней политики и ее торговых интересов, устранение Павла знаменовало собою избавление от страшной угрозы политического и экономического упадка и, быть может, даже полного банкротства. От одной мысли о возможности потерять Индию у английских правителей пробегал мороз по коже. Было бы поэтому наивным допустить мысль, что английский посол в Петербурге сэр Чарльз Уитворт мог оставаться пассивным зрителем растущего в высшем русском обществе недовольства против Павла и не подливать масла в огонь, тем более, что его любовница, Ольга Жеребцова была родной сестрой братьев Зубовых, которые, потеряв свое первенствующее положение при дворе после смерти Екатерины, вступили в ряды главных заговорщиков против ненавистного для них Императора. Эта концентрация личной ненависти, классовых вожделений и холодного расчета могущественных и бессовестных врагов несчастного Императора могли привести только к, одному - к его гибели. Конечно, у него была не менее могущественная опора в лице простого народа и гвардейских солдат. Но в течение истекающего века российская придворная и гвардейская знать так наспециализировалась в дворцовых переворотах, что расчет у них перед опасностью вмешательства народных масс был безошибочный - поставить эти массы перед совершившимся фактом и сыграть, с одной стороны, на воинской дисциплине солдатской массы, привыкшей повиноваться своим прямым начальникам, а с другой, на монархическом чувстве простых русских людей, в глазах которых провозглашение нового законного Государя было достаточно для безоговорочного ему подчинения, что, тем самым, исключало всякий протест с их стороны по поводу смерти предшествующего Монарха.
   В настоящее время можно считать исторически установленным, что уже в конце 1799 года Уитворт, граф Панин и Рибас (выходец с о. Мальты, достигший высокого положения при русском дворе) сочли нужным поднять в своих секретных обсуждениях вопрос о том, нельзя ли устранить Павла от правления и объявить Великого Князя Александра Императором или, по крайней мере, регентом. Так было положено начало заговору, имевшему целью арестовать Павла, как душевно-больного, и передать регентство Александру. Эта идея была явно английского происхождения, так как имела своим прототипом установление регентства над душевно-больным английским королем Георгом Ш. Рибас, впрочем, вскоре умер; душой же заговора стал петербургский военный генерал-губернатор граф Пален, который, однако, пошел в своих планах, которых, впрочем, он не высказывал открыто, гораздо дальше: он сразу же решил, что, во избежание всяких возможных осложнений, которые могли возникнуть в случае одного только устранения Павла от правления, единственным разумным и неизбежным выходом является умерщвление Императора. Нельзя не отметить всей подлой низости Палена в отношении великодушного Государя, благодаря исключительному благоволению которого он занял одно из первых мест в государстве: он был возведен Павлом в графское достоинство, богато наделен имениями, был в большой милости у Государя и пользовался его особым доверием. Так отплатил этот балтийский выходец обласкавшему его Русскому Царю!
   Заговор не мог привести к достижению поставленной себе заговорщиками цели без ведома и согласия Великого Князя Александра Павловича. Убедить нерешительн- ного и мягкосердечного Цесаревича в необходимости устранения его Отца взялся умный и красноречивый Панин. Изображая самыми черными красками положение дел, всеобщее, якобы, недовольство Императором и самые мрачные перспективы для национальных интересов России в случае дальнейшего пребывания Павла на престоле, лукавый царедворец играл на патриотических чувствах Великого Князя. С другой стороны, на него оказывал сильнейшее моральное давление Пален: зная, каким доверием пользуется он у Государя, Цесаревич не мог не верить конфиденциальным сообщениям Палена о том, что все более и более помрачаю- щийся разум Павла грозит толкнуть его на самые безумные и опасные для государства поступки, что он намеревается заточить Императрицу в монастырь, а двух старших сыновей - в Петропавловскую крепость. В конце концов Александр сдался на убеждения Панина и Палена, веря, что ими руководит лишь горячее чувство любви к Родине, но категорически потребовал клятвенного заверения, что при устранении Павла от дел правления ему не будет сделано никакого зла и жизнь его не подвергнется никакой опасности. Это обещание - искреннее со стороны Панина и лживое со стороны Палена - было ему дано, и он согласился на переворот, мечтая, что после него он поставит своего Отца в наилучшие условия спокойной и беззаботной жизни.
   Успокоенные с этой стороны, главари заговора не могли быть уверены в другом: в том, что слухи о нем не дойдут до Государя, что в то время было вполне возможно из-за болтливости той части гвардейской и офицерской молодежи, которую главные заговорщики намечали для роли непосредственных исполнителей устранения Императора, ловко используя недовольство Государем тех, кому от него за что-нибудь "попало" - за плохое несение службы на учениях, парадах и т. п. И, действительно, есть основания думать, что за несколько дней до роковой даты 11-го марта Павел получил письменное предупреждение о заговоре и что, еще раньше, его предупреждал о том же уведомленный об этом своей иностранной разведкой Наполеон. Есть сведения и о том, что за день до цареубийства Императора предупреждал о существовании заговора в личной аудиенции имевший вхождение к нему известный патер Грубер, которого увидел в приемной Государя Пален, явившийся во дворец для своего обычного доклада. И когда Павел, принимая в этот момент Палена, сразу же поставил ему в упор вопрос, знает ли он о существовании заговора, Пален, отличавшийся исключительным самообладанием, спокойно отвечал, что он отлично осведомлен о нем и что он сам стоит во главе заговора, дабы быть в курсе всего и в нужный момент, когда будут выяснены имена всех его участников, беспощадно расправиться с заговорщиками, доложив, разумеется, прежде всего Государю. Прямодушный и доверчивый Император имел несчастье поверить подлому изменнику - и этим окончательно подписал свой смертный приговор.
   Все же в нем зародились некоторые сомнения, и он решил вызвать тех из искренне преданных ему "гатчинцев", которых он в последнее время удалил от Себя, опять-таки по наветам своего злого гения Палена: Аракчеева, Ростопчина и других. Больше всего он мог рассчитывать на преданность и энергию Аракчеева, и он немедленно отправил к нему своего верного камердинера Ивашкина с личным письмом к Аракчееву, жнвшему в своем имении Грузино, повелевая ему немедленно явиться в Петербург. Получив об этом донесение с заставы, проверявшей документы Ивашкина, который заявил, что едет к Аракчееву по личному повелению Государя, Пален немедленно отдал приказ, чтобы Аракчеева задержали на заставе в момент его приезда, который должен был прийтись как раз на ночь приведения заговора в исполнение, -. что и было сделано.
   Одним из главнейших орудий психологической подготовки успеха заговора был самый надежный в подобных случаях инструмент: клевета на Императора. Пален и его приспешники усиленно распускали слухи о том, что присущая Павлу нервность и вспыльчивость начинают переходить в стадию настоящего сумасшествия, что Царской Семье, ее приближенным и всем, кто будет иметь несчастье попасть в немилость к Государю, грозит самая жестокая расправа, вплоть до смертной казни или ссылки на каторгу, что бесспорным доказательством безумия Императора является приказ Донскому Казачьему Войску двигаться на Индию, ибо в этом походе казаки были поставлены в ужасные условия, и т. п. В этом последнем факте особенно ясно обрисовалась предательская роль Палена и его сообщников: в то время, как командир казачьего корпуса генерал Орлов посылал Императору донесения о крайней нужде своих войск во всем, начиная от обуви и кончая боевым снаряжением, эти донесения от Павла скрывались, ему доносили, напротив, что корпус блестящи снабжен всем необходимым, а в то же время в обществе распространялись самые ужасные рассказы о бедственном положении корпуса, чтобы доказать всю сумасбродность затеи "душевно-больного" Царя. Одновременно в петербургском обществе распространялись клеветнические памфлеты на Павла, его обвиняли в недопустимом для Российского Монарха союзе с "исчадием революции" Наполеоном и просто лгали, рассказывая всякие небылицы о его "безумных" выходках, жестоких карах, расточаемых им на каждом шагу по самым ничтожным поводам, и т. п. В то же время, среди наиболее неуравновешенных элементов молодого офицерства главные заговорщики вербовали будущих физических исполнителей роли палачей несчастного Императора... А за несколько дней до марта в Неву вошла яхта английского адмиралтейства, которая должна была принять на борт участников заговора в случае его неудачи.
   Участниками заговора, помимо Палена и братьев; Зубовых, являлись сплошь офицеры гвардии: генерал Талызин, командир Преображенцев; генерал Депрерадович, командир Семеновцев; генерал граф Уваров, командир кавалергардов; генерал Мансуров; полковник князь Владимир Яшвиль, конно-гвардейской артиллерии; генерал-адъютант Аргамаков, майор Татаринов и другие. Так опозорили себя те, прямым долгом которых было до своего последнего издыхания охранят" священную особу Российского Императора!

Цареубийство

Узнав о вызове Государем Аракчеева, Пален понял. что дальше медлить нельзя: беспредельно преданный Государю Аракчеев не преминул бы приступить к самой энергичной ликвидации задуманного преступления. Необходимо было действовать немедленно, о чем Пален и поставил в известность остальных главарей заговора.
   Но возникает одно непредвиденное, но весьма опасное для заговорщиков препятствие: в намеченную. для цареубийства ночь - с 11 на 12 марта 1801 года - дворцовый караул в Михайловском Замке должна была выставить конная гвардия, точнее тот ее эскадрон, которым командовал беззаветно преданный Павлу, его любимец полковник Саблуков. Зная об этом заранее, Пален несколько раз лукаво внушает Императору мысль о ненадежности именно Конной Гвардии и добивается того, что сам доверчивый Император, выйдя к выстроившемуся в дворцовом зале эскадрону Саблукова, отсылает его обратно в казармы. В караул вступают Семеновцы, полк, которым командовал Цесаревич Александр и очень ему преданный; хотя начальник караула, капитан Полторацкий и не состоял в заговоре, но во всяком случае, для заговорщиков устранялась опасность быть изрубленными конногвардейцами, а к семеновскому караулу в критический момент мог выйти сам Александр. По утру 11 марта произошел случай, который мог расстроить весь подлый план заговорщиков, но которому, увы, было суждено не получить никаких последствий. "Утром 11 марта, - пишет графиня Головина в своих "Записках", - во дворе дворца, где Кутайсов ожидал Императора, чтобы сопровождать его верхом, крестьянин или человек, переодетый в крестьянское платье, подошел к нему и горячо умолял принять от него бумагу, содержание которой, должно было иметь большие последствия, о чем следовало в тот же день доложить Императору. Кутайсов держал правой рукой лошадь Его Величества за узду: он взял бумагу левой рукой и положил ее в свой левый карман. После прогулки он переменил мундир, чтобы идти к Императору. Забыв про бумагу крестьянина, Кутайсов опорожнил только свой правый карман, по обыкновению, и вспомнил об этой бумаге только на следующий день". (К сожалению, гр. Головина не говорит ничего о том, что Кутайсов прочел в этой бумаге. Можно предполагать, что даже если она содержала серьезное и подробное предупреждение о заговоре, то, в виду удачи последнего, у Кутайсова не хватило духа сохранить и затем опубликовать это явное доказательство того, что верные царские слуги хотели предупредить Монарха о грозящей ему опасности).
   Вечером 11 марта, на общем собрании заговорщиков у генерала Талызина были окончательно распределены роли для всех главных участников заговора. Генералы Талызин и Депрерадович должны были окружить своими полками Михайловский Дворец, Палену было поручено охранять подступы к Дворцу, занять его главную лестницу и, когда наступит нужный момент, привести Александра, а генерал Беннигсён с тремя братьями Зубовыми и несколько наиболее отчаянных молодых офицеров должны были арестовать императора в его спальне. Этих "избранников" должен был провести через лабиринт Михайловского Замка генерал-адъютант Аргамаков, подлинный Иуда-предатель На этом "организацион- ном" собрании забубенные молодые головы усиленно подпаиваются своими главарями, а Пален цинично внушает им, что, согласий?! французской поговорке, "роur fair une omelette, il faut casser les oeufs" ("чтобы сделать яичницу, надо разбить яйца"). Он мог быть уверенным, что его затаенное желание осуществится полностью: что могло выйти из встречи пьяных офицеров, сознающих, что они идут на преступление - требовать отречения у своего Законного Государя, с вспыльчивым Императором, ни на одну секунду не перестававшим видеть в себе Самодержавного Помазанника Божия!
   В этот вечер, после ужина, в опровержение той клеветы, согласно которой именно в эти дни Павел задумывал жестокие меры в отношении членов своей Своей семьи, Император очень ласково попрощался со своими близкими; между тем достоверно известно, что в характере Павла никогда не было никакого притворства. Необходимо мимоходом опровергнуть и другую клевету на Императора: чтобы доказать его нелюбовь к Императрице в последние годы жизни, некоторые мемуаристы утверждали, что он приказал заделать дверь из своей спальни в соседнюю опочивальню Марии Феодоровны; между тем, в записках одного из самых серьезных свидетелей, генерала Ланжерона, мы находим категорическое утверждение, что дверь эта никогда не была заделана, а только закрыта изнутри. Попрощавшись с семьей, Император прошел свою спальню и, по своему ежедневному обычаю, стал горячо молиться перед отходом ко сну. У входа в опочивальню стояли на часах два преданных ему камер-гусара, простые русские люди, любившие своего Царя. В эти же минуты главный заговорщик, Пален,ожидал прибытия заговорщиков в покоях Цесаревича Александра, которого он, однако, не посвятил в то, что именно этой ночью заговор должен был быть приведен в исполнение. Уходя и возвращаясь несколько раз, он, наконец, уходит окончательно, чтобы вернуться к Цесаревичу уже тогда, когда подлое дело совершилось. Роковой час наступил. Пьяная банда заговорщиков, под командой генерала Беннигсена, предводимая Аргамаковым, приближается ко входу в спальню Императора. Верные камер-гусары, мгновенно поняв, что их Державному Вождю грозит смертельная опасность, пытаются оказать самоотверженное сопротивление. Один из них тотчас же падает убитым ударами сабель, второй, Перекрестов, успевает избежать той же участи и бежит к семеновскому караулу за помощью...
   Ворвавшись в спальню во главе пьяных заговорщиков, Беннигсен обращается к Павлу с вопросом: - Согласны ли Вы подписать отречение от престола? Император не отвечает на преступный вопрос, он мгновенно отдает себе отчет, за чем эти люди пришли к нему. И тихо и кротко он спрашивает их: - Что я вам сделал? -Не разговаривай! - грубо кричит ему в ответ Николай Зубов и бьет Императора по руке. А когда инстинктивным жестом защиты Павел отталкивает его от себя, пьяный злодей изо всей силы ударяет Императора в висок массивной золотой табакеркой. Громко застонав, несчастный Царь падает на пол. Как по сигналу, как дикие звери, эта шайка - Яшвиль, Скарятин, Татаринов, Зубовы - бросаются на того, в верности кому они клялись на кресте и Евангелии. Скрежеща зубами и изрыгая грубейшие ругательства, эти звери колят Царя-Мученика шпагами, бьют его кулаками, топчут ногами, во исполнение подсказанной им Паленым французской пословицы, и наконец, Скарятин набрасывает ему на шею свой офицерский шарф, а Яшвиль затягивает этот шарф до того мгновения, когда они уже видят, что перед ними бездыханное тело.*) По версии Старого Кирибея, Император был умерщвлен Паленым, который задушил его своими руками. Однако, большинство источников указывают на то, что Палена в момент убийства Павла в его спальне не было.
   Злодейство совершилось. Однако, в этот момент жизнь самих заговорщиков - на волоске. Караул Семеновцев, услышавши крики бежавшего к ним Перекрестова, схватив без команды ружья, бросился со штыками наперевес по парадной лестнице наверх к спальне Императора. Еще момент, и они перекололи бы всю преступную банду. Но стоявший наверху лестницы Беннигсен, сохранив полное самообладание, зычно командует: - Караул, стой! К но-ге! Смирно!
   Это была беспроигрышная игра на чувстве гвардейской дисциплины. Караул, как автоматы, выполняет команду. Беннигсен обращается к нему со словами: - Волей Божией Его Императорское Величество Государь Император и Самодержец Всероссийский Павел Первый скоропостижно скончался сей ночью от апоплексического удара. На престол вступил Его Императорское Величество Государь Император Александр Первый. Солдаты угрюмо молчат. Так же мрачно молчат они, когда к ним обращается приведенный Паленым Александр, потрясенный подлым нарушением клятвы этого злодея, уверившего его, что жизни его отца не будет угрожать никакая опасность. Но та же железная дисциплина побуждает их выполнить команду Полторацкого, которому Беннигсен отдает приказ увести караул, поставить часовых у покоев почившего Императора и не пропускать никого в эти покои. И так сильна была эта дисциплина, что когда оповещенная о смерти своего Супруга Императрица, полураздетая, потрясенная страшным горем и угадывая жестокую истину, бросилась к дверям спальни Павла, часовые-семеновцы скрестили штыки и, сами в слезах, говорили своей Царице, которая, рыдая и упав на колени, умоляла их пропустить ее:
   Бедная Ты, Матушка-Царица! Уж прости Ты нас: ничего не можем, таков приказ. Не бойся ничего, мы Тебя все любим... Так окончилось краткое царствование оклеветанного Русского Монарха, которого теперь, в свете бесспорных данных беспристрастной Истории, мы имеем полное право назвать подлинным Русским Народным Царем. Народным потому, что в согласии с идеалами своего народа, он воплощал собою идею подлинно Православного и подлинно Самодержавного Царя, Отца для всех своих подданных, мужественно вставшего на защиту наиболее угнетенных из них и стремившегося уравнять все классы своего народа в их служении общенациональным интересам. Кто может оспаривать тот факт, что Им руководило всегда и при всяких обстоятельствах сознание своего долга перед Всевышним ставить во главу угла своего правления высочайший' нравственный идеал Божьей Правды, служение которому и есть духовная основа именно Русской Монархии, подлинно Самодержавной и подлинно Народной?
   Молясь о душе этого оклеветанного Царя-Мученика, мы, в то же время должны твердо усвоить себе одно: Освобожденный от власти красного зверя русский народ будет полностью и по-настоящему счастлив только в том случае, если им будут править Цари, вдохновленные тем же царственным духом служения своему народу во исполнение своего долга перед Царем Небесным, каким был воодушевлен во всех своих деяниях Император Павел Первый, - Российские Православные Самодержавные и Народные Цари!

Назад