Во исполнение завещания Государя Павла Петровича, 11 августа 1801 года Мария Федоровна передала митрополиту Амвросию «в милостыню разного рода бедным людям, находящимся в здешней столице» 16 666 рублей в надежде, что «в таковом подвиге покойного Государя найдут оные новый опыт его к ним благости и милосердия». Исполнив волю покойного Императора, владыка Амвросий сообщал вдовствующей Императрице, что 12 322 тысяч рублей он передал нуждающимся лично в руки, выдавая от пяти до двухсот рублей, смотря по нуждам каждого, и 2 369 рублей — «по письменным назначениям». Кроме того, одну тысячу митрополит передал в городское правление «на искупление содержащихся по долгам под стражею», а остальная сумма роздана по рукам в соборной Лаврской церкви.
Не забыл Император Павел в завещании и своего возлюбленного духовного наставника митрополита Платона. Вот как он сам (вновь в третьем лице) писал о посмертном даре своего Августейшего воспитанника:
«Получив Платон печальнейшую весть о кончине Государя, пошел в храм Господень, чтобы пролить усерднейшие молитвы о упокоении души преставльшегося Государя, своего друга и благодетеля, и совершил с пролитием горьких слез.
Покойный Государь Император, по особенному его к Платону усердию, к новому доказательству, что Павел к нему всегда был в сердце дружен, по сделанному им прежде своей кончины (как бы предвидел и предчувствовал оную) завещанию, отказал Платону трость с набалдашником, бриллиантами и изумрудами богато украшенную, и богатую императорскую карету, которую он сам особо любил и в ней изволил ездить, как в завещании точно написано. Сии по духовной дары Платону присланы. Получив их, пролил слезы и радости и прискорбия; ибо лучше тысячу раз желал он продолжения его жизни, нежели видеть сии напоминания его кончины»
Уединившись в Павловске, Мария Федоровна тщательно охраняла все то, что напоминало ей о счастливых годах с Августейшим супругом, не дозволяя ничего менять.
«Самая кровать, — писал Саблуков, — на которой Павел испустил последнее дыхание, с одеялом и подушками, окрашенными его кровью, была привезена в Павловск и помещена за ширмами, рядом с опочивальнею Государыни, и в течение всей своей жизни вдовствующая Императрица не переставала посещать эту комнату».
К тому времени в Павловском парке, где Мария Федоровна возводила памятники родным и близким ее сердцу почившим, насчитывалось семь монументов - дочери Ольге, отцу, матери, сестрам Фредерике и Елизавете, брату Карлу... Теперь здесь предстояло появиться и восьмому — в память о незабвенном супруге, а вскоре и еще двум — старшим дочерям... Мавзолей «Супругу-Благодетелю», как гласила надпись на фронтоне, Мария Федоровна поставила в одном из отдаленных уголков Павловска - в Новой Сивильи. Его окружала густая еловая роща, специально посаженная Августейшей вдовой. Некогда прогулка по берегам Славянки вдохновила В. А. Жуковского на создание одноименной элегии, в которой он описывал печальную находку:
И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;
Заглохшая тропа; кругом кусты седые;
Между багряных лип чернеет дуб густой
И дремлют ели гробовые.
Воспоминанье здесь унылое живёт;
Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,
Оно беседует о том, чего уж нет,
С неизменяющей Мечтою.
Все к размышленью здесь влечет невольно нас;
Все в душу томное уныние вселяет;
Как будто здесь она из гроба важный глас
Давно минувшего внимает.
Сей храм, сей темный свод, сей тихий мавзолей,
Сей факел гаснущий и долу обращенный,
Все здесь свидетель нам, сколь блага наших дней,
Сколь все величия мгновенны...
Не менее проникновенный памятник воздвиг своему Государю в Грузине и его «верный без лести» слуга Аракчеев... До самой кончины не перестававшая совершать дела милосердия, Императрица Мария Федоровна старалась посвящать их памяти убиенного Супруга. Это и институт, который она назвала его именем, и училища для солдатских и матросских детей. Как милостыню, поданную за упокоение его души, воспринимала она и свои пожертвования на пенсии вдовам офицеров или постройку домов призрения для инвалидов и престарелых русских воинов... Всех офицеров и царедворцев, которые были преданы покойному Императору, вдовствующая Императрица так или иначе отметила Августейшими знаками внимания.
В число отмеченных Августейшим вниманием Марии Федоровны поначалу попал даже «черный гений» заговора Никита Петрович Папин, первым внушивший Цесаревичу мысль о необходимости регентства.
Но настоятельной просьбе Марии Федоровны эскадрон Саблукова получил особое отличие, позже распространенное на всю Конную гвардию, - Андреевскую звезду с надписью «За веру и верность» на вальтрапы. Этих «якобинцев», удаление которых сыграло решающую роль в роковую ночь, Мария Федоровна избрала и для своего сопровождения в Павловск.
Прибывший незадолго до похорон Императора, он был сердечно принят Александром Павловичем и в тот же день был назначен министром иностранных дел. Именно ему поручил Государь нести Императорскую корону во главе траурного кортежа... На прямой вопрос вдовствующей Императрицы, причастен ли он к случившемуся, Панин уклончиво ответил, что в момент кончины Государя его не было в Петербурге. Этот-то ответ и ввел Марию Федоровну в заблуждение.
Поверив племяннику горячо уважаемого ею Никиты Ивановича Панина, она заверила его в своей неизменной благосклонности и через некоторое время, исполняя волю почившего супруга, передала в род графов Паниных «перо бриллиантовое с бантом, что на Андреевской шляпе носил, и портрет мой, кото-рый вручит жена моя на память моей любви к покойному воспитателю моему...»
Молодой граф Панин по-прежнему бредил конституцией, между тем как Императора Александра все более и более тяготило присутствие человека, чьи идеи, некогда увлекшие его, привели к столь трагическому концу. По свидетельству М. И. Муханова, Августейшая мать, узнав о перемене Государя в отношении к Панину, принялась его упрекать. «Она особенно подчеркивала, что ему нельзя сделать никакого упрека за то, как он держал себя в деле убийства Павла. Это последнее обстоятельство имело особое значение в глазах вдовствующей Императрицы, и она несколько раз возвращалась к нему. Александр не ответил ни слова, но пошел в свой кабинет и написал там записку, в которой сообщил матери об участии Панина в заговоре. Начиная с этого момента Панин бесповоротно погиб во мнении вдовствующей Императрицы: она обвинила его в вероломстве и лжи, ненависть ее была тем сильнее, чем больше она обманулась в графе».
Летом 1802 года Никита Панин отправился в вынужденный отпуск. Пропутешествовав более двух лет по Европе, он испросил Высочайшего дозволения опоздать на несколько недель, на что получил ответ, что «может продолжать свой отпуск сколько ему угодно и может жить где ему вздумается». Тогда Панин подал просьбу об отставке. 19 января 1805 года именным указом он был уволен от всех дел и поселился в своем смоленском имении Дугино. Он скончался в ночь на 1 марта 1837 года, на 67-м году жизни. Вообще преследование всех участвовавших в убийстве своего Государя стало настоятельной потребностью Августейшей вдовы. Если молодой Император, подавленный случившимся, повязанный кровью отца и велегласно объявивший причиной его смерти «апоплексический удар», не нашел в себе мужества решительно и сразу отречься от цареубийц, то его мать, по мере того как ей становились известны имена участником преступлен я, добивалась того, чтобы они были непременно удалены от Двора. Впрочем, многие заговорщики внезапно умирали сами. Так, через три месяца после кончины Императора скоропостижно скончался Талызин...
Первой жертвой вдовствующей Императрицы стал Пален. Уехав после похорон в Павловск, Мария Федоровна решительно заявила, что не вернется в столицу до тех нор, пока там находится этот человек. Между тем, зарвавшийся подлец мнил себя героем и имел глупость и наглость громко сообщать о своей «услуге Отечеству». И хотя сперва Император Александр скрепя сердце утвердил его во всех должностях, однако торжество иуды было недолгим. Поводом для его отставки послужило следующее обстоятельство. «Старообрядцы, передавал Саблуков, — благодарные покойному Императору за его участие и разрешение совершать службы и церквях, подарили Императрице икону, на которой была надпись, взятая из Книги Царств: “Хорошо ли было Самврию, задушившему своего господина”*. Мария Федоровна велела повесить икону в церкви Воспитательного дома. Пошли разговоры, которые дошли и до Палена. Он потребовал от священника, чтобы тот икону убрал, но, ссылаясь на распоряжение Императрицы, тот сделать это отказался. Тогда возмущенный Пален решил переговорить с Александром. Дождавшись удобного момента, он рассказал обо всем Государю, но тот неожиданно вспылил. “Не забывайте, что Вы говорите о моей матери”, — с раздражением ответил он». А дальше... «Когда однажды граф Пален, как обычно, явился на парад в нарядном экипаже, запряженном шестеркой, вылез из экипажа, то принужден был выслушать от адъютанта Государя приказ немедленно оставить столицу и отправиться в свои курляндские имения. Пален повиновался, не проронив ни слова...»
Княгиня Д. X. Ливен свидетельствовала, что этот иуда «закончил существование в одиночестве и в полном забвении... Он совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня. Умер граф Пален в начале 1826 года, через несколько недель после кончины Императора Александра».
Столь же ненавистен вдовствующей Императрице был и Беннигсен, которого Император Александр тем не менее принял на службу уже 15 марта. По свидетельству Ланжерона, Мария Федоровна потребовала от сына, чтобы тот никогда не жаловал Длинному Кассиусу маршальского жезла. 11 июня 1802 года Беннигсен был произведен в генералы от кавалерии и... тут же удален от Двора. Высочайшим указом он был переведен на военно-административную должность и отправлен в Вильно.
Судьба братьев Зубовых сложилась по-разному. Первым из них умер Валериан — в 1804 году. Ему было 33 года, но своим «низким, бесстыдным и возмутительным обращением» с людьми «младшенький» Зубов успел оставить по себе недобрую память и в Польше, и в России.
В следующем году за Валерианом последовал Николай — шеф гусарского полка, зять легендарного Суворова и — негодяй, посмевший поднять руку на Помазанника Божия, увлекая за собой других убийц. И хотя через четыре дня после трагических событий Император Александр пожаловал Зубова-старшего и обер-шталмейстеры, но спустя два года за « грубое самоуправство с ямщиками» уволил от службы.
Платону Зубову Бог даровал более долгую жизнь, но она уже не радовала его. И хотя 30 марта 1801 года он был назначен членом Непременного (Государственного) Совета, а 27 ноября — членом комиссии для устройства Новороссийского края, тем по менее положение его было слишком неустойчивым, и он это чувствовал. Кроме того, за ним был установлен тайный надзор. Все это побудило клятвопреступника-цареубийцу просить о заграничном отпуске, который он и получил 24 декабря 1801 года.
Со временем П. А. Зубов поселился в своем имении Янишки Виленской губернии, но оказался столь скупым и жестоким помещиком, что это даже вызвало официальное внушение со стороны Императора. Как было отмечено в Высочайшем повелении на имя Виленского губернатора, большая часть зубовских крестьян, «оставив поля свои необработанными, снискивает себе пропитание мирским подаянием, некоторые же, по Свидетельству жителей, умирают от болезней, происходящих единственно от дурной и недостаточной пищи». «Ежели честь и самый долг, законами налагаемый, требует, дабы и беднейшие из помещиков кормили и призирали крестьян своих в трудные и бесплодные годы, — значилось в том же документе, — то тем более предосудительно одному из богатейших доводить их до такой крайности». Император повелевал губернатору внушить Зубову, чтобы тот обеспечил крестьян хлебом и зерном, обещая в противном случае обратить на князя всю строгость закона.
При столь бедственном положении крестьян богатства Зубова были неимоверно велики — современники говорили, что одних только серебряных монет после его смерти осталось на 20 миллионов рублей. При этом бывший всевлиятельный фаворит сознавался, что и сам не знает, для чего копит деньги. Свои богатства он хранил в подвалах замка и, подобно пушкинскому Скупому рыцарю, любил рассматривать их. Там, в подвалах, он оживлялся, хотя обыкновенно был мрачным и задумчивым. Скаредность его дошла до крайних пределов: он экономил на всем, даже одевался плохо и в пятьдесят лет выглядел дряхлым стариком. В последние годы его преследовал страх смерти. Даже услышав само это слово, он менялся в лице, запирался в спальне и не выходил оттуда по два-три дня. Невыносим был для него и звон погребального колокола... Зубов явно повредился в рассудке. Скончался он в 1822 году.
Итак, Господь привел Марии Федоровне увидеть позорную (либо внезапную, либо мучительную) смерть ее врагов — убийц ее Венценосного супруга. И уже на закате жизни вдовствующей Императрице довелось пережить еще одну, одиннадцатую, смерть родного ей человека — старшего сына Императора Александра Павловича. Впрочем, Бог весть, была ли это смерть. Траурный кортеж прибыл в Петербург 28 февраля 1826 года — спустя три месяца после объявленного дня кончины. Для последнего прощания к телу были допущены только члены Императорской Семьи. Священники и офицеры свиты стояли в отдалении. По свидетельству некоторых очевидцев, Мария Федоровна, взглянув на ставшее светло-каштановым лицо покойного, как-то театрально (что совершенно несвойственно для этой Царственной женщины, ни в каких случаях не позволявшей себе выступить за рамки этикета и прекрасно умевшей владеть собой) воскликнула: «Да, это мой дорогой сын, мой дорогой Александр! Ах, как он исхудал!» Как знать — может быть, Императрица-Мать была посвящена в тайну будущего старца Федора Кузьмича, коим, по признанию многих исследователей, был не кто иной нежели Император Александр I Павлович? А может быть, и нет — во всяком случае, после смерти Марии Федоровны все ее записи, как уже говорилось, но исполнение воли покойной были уничтожены, и многие тайны Двора скрылись вместе с ней в могилу...
*Правильная цитата: «Мир ли Замврию, убийце господина [в русском переводе: государя] своего? * (4 Цар. 9: 31). Этот библейский вопрос напоминает о событиях в древнем Израиле, когда военачальник Замврий составил заговор против Царя Илы и умертвил его. Затем, захватив Престол, он истребил всех Царских родственников и друзей. Однако править Замврию довелось лишь семь дней. Израильтяне, услышав о совершившемся цареубийстве, воцарили другого военачальника — Амврия и осадили с ним Фирцу (в то время столицу Израиля). «Когда увидел Замврий, что город взят, вошел во внутреннюю комнату царского дома и зажег за собою царский дом огнем и погиб за свои грехи...» (3 Цар. 16: 18-19).
Отрывок из книги Карасевой Е.И. "Божий царь. Павел I Петрович Романов",
Издательство «Царское Дело», 2010 год